Максим Далин - Лунный бархат

– Такой вот прием… поцелуйчик.

Лешка отвлекся от разглядывания разбитой физии. Энди расселся на диване, скреб пальцем шершавую обивку, смотрел искоса, улыбался.

– Душевно поцеловал. Как родную маму. Или как родного папу. То-то он помер счастливым.

– Я вообще добрый.

– Мое солнышко. А на шоссе что делал среди ночи, добрый мальчик?

– Гулял, – кроткая лукавая мина. И тон под стать.

– Буратино, ночью дети должны спать. А не шляться по пустырям, где шарятся злые дяди.

– Я уже большой мальчик. И если злые дяди меня боятся, пусть сидят дома. У меня охотничий сезон открылся.

– И давно?

– Довольно-таки.

Лешка намочил носовой платок, стал тереть физиономию. Выглядеть лучше после этой процедуры она не стала. Энди наблюдал за Лешкиными попытками привести себя в порядок и хихикал.

– Ну и рожа! Немыслимо!

– Знаешь, – сказал Лешка, обозревая в зеркальный огрызок результат трудов, – лучше уж такая рожа, как у меня сейчас, чем такая, как у дяденек на шоссе. Как ты думаешь?

– Эффективно.

– Что «эффективно»?

– Думаю эффективно. И очень быстро и правильно. Я вообще ужасно умный.

Лешка фыркнул.

– Ладно, умный. Выпьем, что ли? Ты пьешь?

– Ну… так…

– Чего «так»? У меня коньяк есть французский. Водку не предлагаю.

– Такого не пью. Если бы кагора, тогда еще…

– Знаешь, орел, у тебя запросы. Где ж взять-то такое пойло посреди ночи?

– Ну и не надо.

– Хоть посидишь со мной?

Энди с готовностью кивнул, уселся за стол, оперся на столешницу острыми локтями, посмотрел выжидающе. Лешка достал из тайного места открытую бутылку коньяка, хлебнул из горлышка. Энди снова хихикнул.

– Пьяница! Фи…

– Жаль, еды нет никакой. Не собирался я сюда. Надо будет привести потом. Но фигня. Ты вот мне скажи такую вещь – чего это он в своего стрелял, вместо того чтоб нас мочить? С какого перепугу?

– Я ж сказал – дурак. В ранней юности из колыбельки упал, головкой об пол тяпнулся.

– Не думаю, – Лешка поскреб щеку, покрытую колкой нервной щетиной. – Тут, Энди, такое дело – знаю я этих ребяток, даже, можно сказать, хорошо знаю. Козлы, конечно, но уж не полные дауны, таким бы оружие не дали.

– Дурачок, дурачок, ему дали пистолет – а он и давай палить, пиф-паф, ой-ой-ой.

– Блин, Энди, – Лешка хотел прикрикнуть, но улыбнулся. – Я, блин, мысль думаю умную, а ты мешаешь. Нет, старина, тут ничего не бывает просто так. Тут какой-то, замысел у них, заговор, заговор против меня и Франции.

– А с чего им за тобой охотиться, а, Леш?

– Да им-то не с чего – вот папа…

– Твой папа? Ох, нет, крестный папа! Крестный отец мафии, да? Как в Чикаго? Или где там?

Лешка смотрел на Энди, и внутри оттаивало и разжималось, как будто отпускала старая боль. Глотнул еще коньяка, вздохнул. Усмехнулся.

– Крестный отец… папик бандитский. Вадик, тварь поганая. Гадина. Вот ему-то надо.

– Папик! Папик-папик – забавное словечко. А мамик у бандитов есть, а, Леш?

Лешка тоже оперся на стол, опустил голову на ладони. Смотрел на чайное, топазное мерцание коньяка, тер скулу, которую свело судорогой. Проговорил негромко, как про себя:

– Папик сучий. Правду мне Гиббон слил, правду, хоть и сволочь тоже. Те хачики совсем не при делах, а тот, седой, вообще в Москву уезжал. А Вадик, значит, сначала купил меня, да дешево, а теперь я ему уже не нужен, значит… Гадина, гадина паршивая.

– Кто, Леш?

Лешка тяжело поднял голову. Энди смотрел на него огромными влажными глазами, и его белое, точеное, хорошенькое личико подростка-отличника выражало настоящее страдание. «Жалеет меня, что ли?»

– Я троих черных застрелил, Энди. Понимаешь?

– Понимаю. За что ж ты их, а?

– Я думал, они женщину мою убили. Мне этот гад сказал, что его парень видел, как они ее из машины выбросили. Ствол достал, сука. Мне тогда все равно было, кого, как… Я поверил. С ним мой отец вместе учился, я его давно знаю. И возил я его одно время. Шофером. Поверил. А потом пацан один, Гиббон, мне и шепнул, что хачик этот седой со своими бойцами на той неделе в Москву уезжал. Я зря людей положил, Энди. А он теперь меня убрать хочет, чтоб я не рассказал никому, кто навел, кто ствол дал.

– Тварь твой Вадик, – сказал Энди серьезно и печально. Он не испугался, и не удивился по-настоящему, только огорчился и сочувствовал. Он даже протянул тоненькую девичью ручку, чтобы дотронуться до Лешкиного рукава – но остановил ее на полдороги, будто спохватился и застеснялся.

– Тварь. Ничего. Я ему еще нанесу визит. Идиота из меня сделать решил. Сплясать у Марго на костях, подонок… И эта мразь еще, холуй его – вежливый такой, ласковый. Все о здоровье спрашивает, сука. Как здоровье, говорит. Как-как: спать не могу, а так все отлично. Чудесно просто.