Максим Далин - Лунный бархат

– Как-как ты меня…

– Прости, товарищ. Сорвалось нечаянно. Просто – эффектная ты девчоночка, симпатичная, без всяких этих штук. Удовлетворяешь запросам, то есть.

Кэт остановилась, рассмеялась. Странная манера Марата выражать свои мысли смущала и умиляла. Марат начинал нравиться всерьез.

– Каким это еще запросам, а? – спросила она почти кокетливо.

– Эстетическим запросам. Культурным. И без предрассудков мещанских – по всему видать. А короче – девчоночка высшего разряда. Слушай, товарищ, а может, ко мне зайдем? Посидим, кагору выпьем – тепло, уют, поэзия…

– Пойдем, – сказала Кэт, потупилась и рассмеялась.

До жилища Марата оказалось не близко, но ловить тачку не хотелось. Неторопливо пошли вдоль Невского, и у поздних прохожих были странные лица. Становилось все холоднее. Воздух сделался острым и жгучим, остановился в ледяном безветрии. Волосы демонов тронул иней, а на губах появился тонкий ледок, как облизанная карамель – но это не было неприятно. Тоска ушла без следа, рассеялась где-то по улицам, в свете фонарей, в ночной темноте. Легко дышалось, легко говорилось – и совершенно неожиданно Кэт уцепилась за рукав Марата и начала жаловаться на жизнь. Она давно научилась не распускать нюни в обществе мужчин, но раньше никогда и не случалось видеть, как жалобы девицы ее типа слушают серьезно и внимательно, можно сказать, сочувственно.

– Это ничего, что ты – блядь, товарищ, – сказал Марат на двадцатой минуте разговора. – Тут ведь главное, что ты – девчонка сознательная, не мещанка, а иное-прочее – смотря какая у индивида физиологическая функция.

– Чего?!

– Кто как может, тот так и…

– Обалдеть. Маратик, и откуда ж ты столько все го знаешь?

– В какое время жил-то! Нынешнему не чета. Ты, товарищ, не обижайся, но я прямо скажу – довели страну. Мы, можно сказать, такое будущее строили – и нате вам. Все, падлы, продали. Такие, можно сказать, идеи, такие дела делали – и все псу под хвост ушло. Ни за что боролись – как было при царском режиме, так и сейчас есть. Даже не в пример хуже стало.

– Почему это?

– А потому. Дурят пролетария, подачки кидают, чтоб революционный дух перебить, врут, мол, народная власть – а власть эта самая продажная, хуже Керенского.

Марат загорелся от собственных слов, темные глаза тлели красными углями, он подобрался и сощурился – и Кэт поняла, что на бандита он вовсе не похож. Он крупнее и серьезнее. Он понимает что-то такое, о чем путано треплются по телевизору – одинокий борец с огромной неправдой, а не тряпка в нафталине, как все эти из найт-клуба.

– Вот взять тебя. Будь ты какой-нибудь фру-фру, куклой буржуазной, разве б тебе пришлось панель подолом мести? Небось, эти с нэпманами по шалманам кутят, ананасы в шампанском жрут – а ты торчи на ветру за рваную сторублевку. Справедливо это?

– Нет, солнышко.

– Или взять этих, бархатных. Сукины ведь дети, стервь закордонная в голубых подштанниках – чуть что не по ним, так и морду на сторону: «Ах, мол, ах, как вы неизящны». А самих бы – через одного в расход. Нашлось бы за что, вот нюхом чую – нашлось бы.

Марат повернулся к Кэт, обхватил ее за талию, наклонился, чтобы заглянуть в лицо – и у нее захватило дух. Ни один из ее знакомых мужчин не смотрел так, никто не прикасался к ее талии так – как пожимают руку. Ее захватила и понесла волна восхищения и благодарности.

– Ты все правильно говоришь, Маратик, – прошептала Кэт нежно.

– Ты – сознательная девочка, – почти так же нежно и убежденно, глядя ей в лицо, сказал Марат. – Ты – блядь, но душа у тебя не продажная, настоящая революционная душа. Я совсем один здесь. Погано мне. Никому верить нельзя – все буржуазная блевотина. Зайдешь в «Лунный бархат» этот, в шалман этот поганый – а слово сказать не с кем, с души воротит. А нынешние и вовсе мразь, купи-продай, нэпманы трепаные… И чтобы по-настоящему – ни с кем я не говорил уж лет двадцать, Кать.

Кэт дернулась вперед, прижалась щекой к скользкой замерзшей коже его куртки. Ей хотелось расплакаться от жалости, сказать Марату, что она со всем-всем согласна, что ей вполне можно верить – и демон понял без слов. Обозначенные объятия превратились в настоящие. Кэт привстала на цыпочки, чтобы поцеловать Марата в холодную щеку. До губ как-то не дошло – целоваться взасос показалось неприличным.

– Ах ты, Катька, Катька, товарищ в юбке, – пробормотал Марат со смущенной ухмылкой. – И где ж ты, Катька, до сей поры-то гуляла?

– Я тебя буду так любить, – шепнула Кэт, задыхаясь.