Сергей Лукьяненко - Обыденный Дозор

– Курта, – уверенно сказал Кеша. – Пришел срок и пришел. Идем дальше – «двое встанут во плоти и откроют двери». Ну, это пурга. Наверное. Про тех двух спятивших дозорных, да? Тоже мне ценная информация… Потом «Три жертвы на четвертый раз». Вы, наверное, думаете, что это про вас? Вы, Надя, мама Надина… Да не факт! Кто угодно может быть. Никак четко не привязано. Если бы было «Нулевая и двое Великих, ее родители…».

– Такого не бывает, – вздохнул я. – Хорошо, ты меня чуть-чуть утешил. Но только чуть-чуть. Они шли к Наде, напали на нее, увидев нас – радостно переключились. Надя точно в списке этих трех жертв. Возможно, что и мы.

– Я хотел вас немного утешить, – признался Кеша. – Ну да… Наверное, все-таки про вас.

– Кеша, давай без утешений. Мы не дети.

– «Пять дней остается для людей. Шесть дней остается для Иных. Для тех, кто встанет на пути, не останется ничего». Тут все ясно, да?

– Только один вопрос. Пять дней начиная с чего?

– С момента четвертой попытки вас убить, – сказал Кеша тихо. – Если убьют.

– И тогда все погибнут? Вначале люди, потом Иные?

– Да, – поколебавшись, сказал Кеша. – Тут хоть прямо и не сказано про смерть, но общая тональность и использование разрядов, особенно цифр пять и шесть…

– Оставь детали, я тебе верю, – сказал я.

– Шестой Дозор мертв… – Кеша задумался. – Дядя Антон, вот это на самом деле самое важное. Самое-самое. Шестой Дозор.

– Почему?

– Потому что тут асимптота в точке перегиба, это значит…

– Верю! – Я вскинул руки. – Верю, Кеша.

– Шестой Дозор – это что? – спросил мальчик с любопытством.

– Ну, Ночной и Дневной Дозоры – это первый и второй, – сказал я. – Третий Дозор – Инквизиция. Четвертый Дозор – это органы СМИ. Пятый Дозор – это как пятая колонна, тайная организация внутри Дозоров… Шестой – о, ты спрашиваешь меня про Шестой Дозор…

У Кеши округлились глаза.

– Да шучу я, – вздохнул я. – Никто никогда не называл Дозоры цифрами. Есть пара дурацких шуток, но не более того. Шестой Дозор – полная бессмыслица.

– Должен быть смысл! – строго сказал Кеша. – Честное слово! У пророчеств есть законы!

– Хорошо, я буду думать.

– Пятая сила исчезла. Четвертая не успела. Третья сила не верит, вторая сила боится, первая сила устала. – Кеша развел руками. – Тут совсем непонятно, дядя Антон. Может, смысл и есть. А может быть, пурга или курга. Просто чтобы пророчество красиво звучало.

– Выходит, в сухом остатке – только Шестой Дозор, – сказал я. – Единственный хвостик, за который можно уцепиться.

Кеша виновато кивнул.

– Извините, дядя Антон… Я завтра спрошу Глыбу на уроке.

– Спроси. – Я встал, положил на стол деньги. Официантка, давно уже раздраженно смотрящая на нас (взяли два мороженых и кофе, сидели целый час), двинулась к нам от стойки. – Пойдем, я тебя отвезу домой.

– Да я сам, на метро…

– Нет, Кеша. Мне спокойнее будет. И все равно сейчас делать нечего, у меня одна встреча вечером, до нее… Кеша?

Иннокентий Толков стоял покачиваясь и слепо глядя на меня. Зрачки его медленно расширялись, глаза чернели, превращаясь в зловеще поблескивающие красными искрами провалы. Лицо побледнело, на нем проступили бисеринки пота.

Я замер.

Не надо мешать пророку, когда он впал в транс. На ногах он скорее всего удержится.

Может быть, это будет уточнение пророчества? Такое случалось. Или еще одно?

Глаза Кеши вдруг сузились, налились янтарной желтизной. Зрачок схлопнулся, расширился – и стал вертикальным. Я вздрогнул. Официантка, так не вовремя ринувшаяся за деньгами и оказавшаяся рядом, ойкнула.

– Антон, – сказал Кеша, глядя на меня. – Раз – отрока возьми с собой. Два – поспеши домой. Три – не тебе решать. Четыре – я приду опять.

Это не было похоже на пророчество. Это было похоже на то, словно пророка заставили говорить – и перехватили управление. Какие-то внешние формы, построение фраз – это было от пророчества. Содержание… Содержание было совсем иным.

– Что за нелепица? – воскликнула официантка плачущим голосом. – Не подобает приличным людям так вести себя!

– Простите великодушно, – ответил я, борясь с искушением добавить «сударыня». – Но это всего лишь детское баловство. Простите великодушно, примите за беспокойство…

Официантка чопорно кивнула, сгребла со стола деньги, приняла из моих рук тысячную купюру – и удалилась.

Стремление говорить велеречиво и старомодно – в меру понимания человеком и велеречивости, и старомодности – характерный признак близкого выброса Силы. Но каков должен был быть выброс, чтобы он подействовал на меня, Высшего?