Александр Юрин - Горизонты безумия

Но поступил он совершенно иначе: схватил с заднего сиденья продуктовые пакеты и принялся нервно потрошить их. Блеснуло зелёное стекло. Этикетка «Carlsberg». В груди застучало.

Холмин откинул пакеты. Сунул бутылку в держатель стаканчиков между кресел и уткнулся лбом в рулевую стойку.

Двигатель по-прежнему работал, отчего всё тело затряслось мелкой дрожью.

В голове что-то щёлкнуло.

Холмин почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы.

Врачи так и не смогли объяснить произошедшего.

Холмин молча смотрел на осунувшееся от бессонных ночей лицо жены, как вдруг услышал отчаянный крик. Это был Олег. Он сидел на кровати и смотрел мутной бездной в незанавешенное окно. Холмин не сразу понял, что именно случилось. Догадка настигла спустя пару секунд. И ударила под дых, особо не заботясь о последствиях. Олег прокричал: «Мама!» – причём так, словно на него напало что-то в ночи... Ужасный, кровожадный зверь, не знающий пощады. Самое настоящее чудовище, а может и вовсе исчадие ада!

Сын всё сидел, а они с женой смотрели на него и не могли пошевелиться. Им будто запретили двигаться с места. Хотя это был всего лишь шок. И абсолютная тишина, что придавила к полу, точно многотонный пресс. Умолк даже электрокардиограф, словно и он испугался крика. Ещё бы, ведь аппарат искусственного дыхания сроду не слышал голосов своих пациентов!

Затем прозвучала сирена о клинической смерти, и Галина бросилась к сыну; Олег опал в руки матери, а на экране электрокардиографа зажглась яркая горизонтальная линия. Она заполнила собой всё окружающее пространство, скользнула под лобную кость, заворочалась ленточным червём в животе.

Холмин понял, что куда-то проваливается. Его утягивало с головой всё глубже и глубже. Он будто тонул в трясине, чувствуя на голенях холодные объятия смерти. Он пытался их стряхнуть, но ничего не получалось. Хватка была крепка. В сознании возникла страшная мысль: «Так тащат только в одно место, и место это – ад!»

Прибежали санитары, кое-как высвободили Олега из объятий рыдающей Галины... А Холмина из объятий безумия. Принялись делать искусственное дыхание, непрямой массаж сердца, потом достали электроды... Это и впрямь было безумие – как-то иначе происходящее Холмин охарактеризовать попросту не мог. Удар. Выгнувшееся тело сына... Кратковременный писк кардиографа... Снова линия. Удар. Забившаяся в угол жена... Писк... Всхлипы... Линия. Удар... Встревоженные лица... Крики: «Коли адреналин!» Писк... Линия.

Холмин понял, что это вовсе не линия. Черта. Причём последняя, возле которой они все столпились, не зная, как быть дальше. И относилась данная преамбула не только к тем людям, что находились в палате. Она охватывала мир целиком, потому что касалась каждого живущего, который рано или поздно умрёт. Окажется у последней черты – у запредельной грани, – не зная, совершить шаг вперёд, или, в который уже раз, оглянуться назад... Потому что разверзшаяся в сознании бездна страшит до умопомрачения!

А ведь всё только начинается.

Холмин не знал, что именно двигало в тот момент сознанием сына. Да и двигало ли хоть что-нибудь! Ведь Олег лежал в коме: его разум был отключен.

Тогда снова привязалось это треклятое: «Сон разума рождает чудовищ». А что, если так? И, когда угасает сознание, душа оказывается один на один с полчищами страшных гадов, прибывших из преисподней. С теми самыми, что только и ждут момента, чтобы утянуть на веки вечные в бездну!

Последний удар был самым мощным.

И сын «вернулся». Он не стал ступать за грань, отбился от засевших в голове зверей, просто оглянулся, о чём засвидетельствовал редкий писк кардиографа. Серена утихла. Галина грызла на руках ногти. Санитары стирали со лбов испарину. Холмин трясся нервной дрожью, чувствуя, что вот-вот утратит рассудок. Это был страх. Истинный. Первобытный. Несокрушимый. Об него можно колошматиться с разбегу вечность. Без видимой пользы. Лишь забавляя столпившихся по ту сторону грани. Ожидающих своего часа. Явившихся не просто так.

Естественно, в крик сына никто из врачей не поверил. Пришлось смотреть записи камер видеонаблюдения. Хотя звука и не было, по губам Олега Холмин отчётливо прочитал то самое слово, что слышал несколькими минутами ранее...

«Мама!» – и больше ничего, только бездна в глазах и сжатая в кулаках простыня.

Холмин резко отстранился от руля. Схватил трясущимися руками бутылку. Кое-как извлёк пробку и припал пересохшими губами к прохладному горлышку.