Дэвид Митчелл - Голодный дом

Часы с треснувшим циферблатом показывают 8:18.

– И как долго они там прожили?

– До апреля девятнадцатого года. Все кончилось так же неожиданно, как и началось. В один из приездов Кантильона сеид объявил, что научил близнецов всему, чему мог. Теперь их наставником должен стать земной шар. Что он имел в виду? И куда теперь податься? Возвращение в Англию их не привлекало – Четвинд-Питты вряд ли приняли бы близнецов с распростертыми объятьями. В Ирландии назревала гражданская война. Франция, как и вся Европа, страдала от последствий Первой мировой. Об Алжире все забыли. Леон Кантильон любил жить на широкую ногу, но с деньгами обращался беспечно и зарабатывать их не умел. Вдобавок теперь ему пришлось заботиться о странных близнецах – англичанах с арабскими ухватками. Как превратить оккультные знания Грэйеров в источник безбедного существования? Поразмыслив, Кантильон с близнецами решили отправиться в Америку. В июле того же года вся троица – дядюшка Леон с племянниками – отплыла в Нью-Йорк, пассажирами второго класса. Нора и Иона жаждали увидеть мир, точно так же как и нынешняя молодежь. В Нью-Йорке они сняли дом на Клинкер-стрит, в Гринвич-Виллидже.

– А, знакомые места, – замечаю я. – Нью-йоркский офис «Подзорной трубы» как раз на Клинкер-стрит находится.

– Правда? – Фред Пинк отхлебывает пиво, подавляет отрыжку. – Ох, простите. Надо же, как мир тесен.

– И чем они в Штатах на жизнь зарабатывали?

Фред Пинк многозначительно смотрит на меня:

– Спиритическими сеансами.

– Но вы же сами только что сказали, что сеансы – жульничество.

– Сказал. Сеансы – действительно жульничество. Понимаете, мисс Тиммс, ни Кантильона, ни близнецов я выгораживать не собираюсь, но настоящими мошенниками их не назовешь. Нора и Иона на самом деле почти у всех могли мысли читать. У них эта способность была развита, вот как у некоторых – обостренный слух. Они обнаруживали в чужих умах то, о чем сами люди не подозревали. Поэтому близнецы и знали, что именно сказать, чтобы чужому горю помочь, чтобы скорбящих утешить. Обман заключался лишь в том, что якобы эти слова утешения произносили усопшие. Ну, не мне судить, хорошо это или плохо. Может, по-вашему, дурно так поступать, но как по мне, так оно мало чем отличается от теперешних психотерапевтов, психиатров и прочих психологов. В общем, много несчастных и отчаявшихся людей покидало дом на Клинкер-стрит в твердой уверенности, что их родные и близкие перешли в лучший мир и что в один прекрасный день они с ними воссоединятся. Ну а что, религия ведь о том же говорит, правда? Или всех священников, пасторов, имамов и раввинов надо скопом обвинить в жульничестве? Да, сеансы были вымыслом, но надежду они внушали самую что ни на есть настоящую. Утвердительный ответ ведь всегда лучше отрицательного. Или я не прав?

«Все равно это жульничество», – думаю я, но двусмысленно киваю.

– Значит, дела в Нью-Йорке шли успешно?

– Еще как. Кантильон все здорово раскрутил. Как только за Грэйерами укрепилась репутация медиумов, он начал устраивать сеансы в домах богачей – без всяких там приспособлений, без трюков с дымом и зеркалами, без поддельной эктоплазмы, без «говорящих» досок-уиджа, без замогильных голосов. Ничего вульгарного, никаких ярмарочных фокусов. Тихо, спокойно, рассудительно. Своего рода первая помощь скорбящим. «Ваш сын говорит…», «ваша сестра говорит…» – и все такое прочее. Любителям острых ощущений Кантильон всегда отказывал. Во всяком случае, он сам так утверждал.

На первом этаже по телевизору скандируют болельщики – на второй этаж доносятся лишь странные, убаюкивающие, какие-то потусторонние звуки.

– Но если Грэйеры действительно обладали рядом паранормальных способностей, почему они ограничивались лишь утешением американских богачей?

Фред Пинк, как стереотипный француз в английской комедии, картинно поднимает ладони кверху и, втянув голову, пожимает плечами.

– Ну, Кантильону были деньги нужны, это ясно, а вот Нора и Иона… Они мемуаров не писали, поэтому трудно сказать. Может, им было интересно людей изучать? На сеансах это легче. А еще они любили путешествовать. Слава медиумов обеспечила им пропуск повсюду. Стоит ли упоминать, что теперь дядюшка Леон с племянниками путешествовали только первым классом. Весной двадцатого года они переехали в Бостон, осенью – в Чарльстон, потом в Новый Орлеан, в Сан-Франциско, а оттуда – на Гавайи и дальше, в Йокогаму. После Японии они перебрались в Пекин, побывали в Маньчжурии, в Шанхае и в Гонконге, в Макао и на Цейлоне. Жили они только в самых роскошных отелях или в особняках благодарных клиентов. Пару лет провели в Индии – в эпоху Британского Раджа там было совсем неплохо; посетили Бомбей и Нью-Дели, а жарким летом переезжали в горные курортные поселения. Потом отправились в Аден, Суэц, Каир, Кипр, Константинополь, Афины. Перезимовали в Риме, весной поехали в Вену, летом – в Берлин, а Рождество встретили в Париже. В своих мемуарах Кантильон описывает, как близнецы оттачивали свое мастерство, как путешествовали, как знакомились с достопримечательностями, как блистали в светском обществе, «будто экзотические птицы с ярким оперением». Вокруг Норы увивались ухажеры, но она всем отказывала; Иона, наверное, тоже разбил немало сердец. И все же они неуклонно двигались на запад, и однажды, в двадцать пятом году, дождливым майским днем поезд из Дувра привез их на вокзал Виктория. Там Леон Кантильон и близнецы уселись в кэб и отправились в Квинс-Гарденс, на тенистую тихую улочку в Бэйзуотере.