Жорж Санд - Лора. Путешествие в кристалл

Удивленный интересом, который возбуждало в нем мое приключение, и в то же время рискуя попасть в ловушку, я поддался удовольствию рассказать то, что сделалось для меня таким определенным и дорогим воспоминанием, то, что никто еще не хотел выслушать серьезно. Я должен признаться, что на этот раз у меня был несравненный слушатель. Его глаза сияли, как два черных бриллианта, его полуоткрытый рот, казалось, жадно пил каждое мое слово; он поддакивал с энтузиазмом, прерывал меня в радостных экстазах, похожих на мычание, извивался, как ящерица, в порывах конвульсивного смеха, а когда я кончил, он заставил меня начать снова, назвать каждый период моего путешествия, каждый пейзаж фантастической страны, расспрашивая меня о расстоянии, протяжении, высоте, ориентологии каждой горы, каждой долины, как будто вопрос касался реальной страны, которую можно исследовать реально, а не на крыльях пылкого воображения.

Когда он перестал горячиться, я подумал, что с ним можно говорить разумно.

— Дорогой дядюшка, — продолжал я, — вы производите на меня впечатление сильно экзальтированного ума, позвольте мне сказать вам это. Что эта страна существует где-нибудь во вселенной, в этом я не могу сомневаться, потому что я ее видел и могу ее описать; но чтобы полезно было разыскивать ее на нашей планете, этому я не в состоянии поверить. Следовательно, нам нечего искать к ней пути иначе, как в предугадывательных способностях нашего ума и в надежде жить в ней когда-нибудь, если наша душа так же чиста, как бриллиант, эмблема ее несокрушаемой природы.

— Дорогое мое дитя, — ответил Назиас, — ты не знаешь, о чем говоришь. Ты имел откровение, и ты его не понимаешь. Ты не выяснил себе того, что наша маленькая планета была огромным жеодом, и наша земная кора есть язык, а внутренность ее испещрена восхитительными кристаллизациями, гигантскими по отношению к тем маленьким возвышенностям на поверхности, которые мы называем горами, а которые, в сущности, по отношению к целому подобны коже с апельсина по отношению к величине огромнейшей тыквы. Это тот мир, который мы называем подземным, и он-то и есть истинный мир величия; кроме того, существует, несомненно, обширная часть поверхности, еще незнакомая человеку, где какая-нибудь расщелина или глубокая выемка ведет к области драгоценных каменьев и оттуда можно видеть открытое небо чудес, которые ты видел в твоей грезе. Это, дорогой мой племянник, единственная мечта моей жизни, единственная цель моих долгих и тяжелых путешествий. Я убежден, что эта расщелина или, вернее, это вулканическое отверстие, о котором я тебе говорю, существует в полосах, что оно правильное и представляет собою форму кратера в несколько сот лье в диаметре и в несколько десятков лье в глубину; наконец, я убежден, что блеск этого собрания драгоценных каменьев в глубине и есть единственная причина северных сияний, как это ясно доказала тебе твоя греза.

— То, что вы говорите, дорогой дядюшка, не основано ни на каком здравом геологическом понятии. Моя греза представила мне в большом размере известные формы, минералогические образцы которых в малом виде находились у меня перед глазами. Отсюда вытекает логический вывод, который привел меня в волшебный мир кристалло-геодической системы. Но что знаем мы о внутренней организации нашей планеты? Насколько возможно, мы уверены лишь в одном, что в тридцати или тридцати трех километрах глубины жар до того силен, что минералы могут существовать лишь в расплавленном состоянии. Как же предположить, что туда можно спуститься? Может ли человек не сгореть на пути туда, а ведь это, как вы не можете не согласиться, вовсе не благоприятствует упражнению его исследовательных способностей. Что же касается северных сияний…

— Ты просто школьник, желающий выказать себя ученым человеком, — возразил дядюшка. — Я прощаю тебе это, вас так воспитывают, и к тому же я знаю, что знаменитый Тунгстениус берет на себя объяснять все, не принимая во внимание таинственных инстинктов, которые у некоторых людей глубже и сильнее, чем способности обманчивых наблюдений, которыми так тщеславится твой дядюшка. Освободись с сегодняшнего же дня от бесплодных диссертаций моего шурина и слушай только меня одного, если ты хочешь стать выше пошлого педантизма. Ты инстинктивно видящий естественник, не мучай же своего ума, чтобы не сделать его слепым.

Знай, что я тоже ясновидящий и что при дивном свете моего воображения я очень мало забочусь о ваших мелких научных гипотезах. Гипотезы, апологии, индукции, — вот невидаль! Я тысячами могу предложить вам гипотезы, и все они будут хороши, несмотря на то, что будут противоречить одни другим.