Клиффорд Саймак - Заповедник гоблинов. Романы

С тех пор почти пятнадцать столетий человек блуждает в потемках примитивного варварства. Хуже всего, что не видно никаких попыток преодолеть это варварство. Как будто человек, однажды сбившись с пути, больше не имеет ни сил, ни желания попытаться предпринять еще одну попытку. Неужели человечество не заслужило еще одной попытки?

— Сынок, ты обеспокоен?

— Нет. Просто думаю. Что будет, если мы найдем Место, откуда уходили к Звездам?

— Мы будем знать, что оно существует… Что некогда человек устремлялся к звездам.

— Но этого недостаточно. Просто знать — недостаточно.

На следующее утро его депрессия прошла. Пустота вызвала у него странное чувство радости, чувство ясности, простора, как будто он был повелителем всей этой беспредельности. Одиночество больше не пугало его; как будто они шли по специально для них подготовленной стране, откуда удалили всех остальных. Попутчики оставались с ними, но они больше не казались угрозой, а скорее товарищами в пути, частью компании.

Позже в тот же день они встретили в пустыне двоих. Взобравшись на небольшое возвышение, они увидели их в полумиле от себя. Мужчина был стар, борода и волосы у него поседели. Одетый в изношенную кожу, он стоял, похожий на крепкое, стройное дерево, и смотрел на запад, а не знающий отдыха ветер шевелил его волосы и бороду. Женщина, значительно моложе, сидела за ним, поджав под себя ноги, наклонив вперед голову и плечи. На ней было рваное платье. Рядом качалась на ветру рощица диких подсолнечников.

Подойдя ближе, Кашинг и остальные увидели, что старик стоит в двух мелких ямах, выкопанных в почве прерии, стоит в них обнаженными ногами, рядом с ямами лежала пара изношенных мокасин. Ни он, ни женщина, казалось, не заметили вновь прибывших. Мужчина стоял прямо и неподвижно, руки его были сложены на груди, подбородок задран, глаза закрыты. Была в нем какая-то напряженность, как будто он вслушивался в нечто, доступное лишь его слуху. Но слышно было лишь гудение ветра на равнинах и шелест подсолнечников.

Женщина, сидевшая на траве, скрестив ноги, не шевелилась. Ни она, ни старик как будто не заметили, что они больше не одни. Голова женщины склонялась к коленям, к сложенным на них рукам. Кашинг видел теперь, что она молода.

Они втроем: Ролло, Мэг и Кашинг — стояли в ряд, удивленные, слегка раздраженные, ожидая, пока их заметят. Энди хвостом отгонял мух и жевал траву. Попутчики осторожно кружили поодаль.

«Какого черта?!» — сказал себе Кашинг. Они втроем должны стоять здесь, как нашалившие дети, которые ворвались туда, куда им нельзя, и теперь их сознательно игнорируют. Вокруг этих двоих был какой-то ореол, не позволявший нарушать их молчание. Пока Кашинг размышлял, нужно ли ему окончательно рассердиться, старик шевельнулся, возвращаясь к жизни. Вначале его руки медленно и грациозно двинулись в стороны. Голова заняла нормальное положение. Одну за другой он извлек ноги из ямок, в которых стоял. Со странной осторожностью обернулся к Кашингу. Лицо у него оказалось не строгое, патриархальное, как можно было ожидать, наблюдая его в трансе, но лицо доброго человека, слегка печальное лицо человека, после долгих лет напряженного труда обретшего мир. Над седой бородой, закрывавшей большую часть лица, из гущи морщин смотрели на мир светло-голубые глаза.

— Добро пожаловать, незнакомцы, на наши несколько футов земли, — сказал он. — Не найдется ли у вас чашки воды для моей внучки и меня?

Женщина продолжала сидеть, поджав ноги, но подняла голову и отбросила назад закрывавший лицо капюшон. У нее оказалось ужасающе мягкое и невинное лицо и абсолютно пустые глаза. Красивая кукла, наполненная пустотой.

— Моя внучка, если вы успели заметить, — сказал старик, — вдвойне благословенна. Она живет в другом месте. Наш мир не может затронуть ее. Разговаривайте с ней мягко, пожалуйста, и не беспокойтесь о ней. Ее не нужно бояться. Она счастливее меня и счастливее всех нас. И прежде всего, прошу вас, не жалейте ее. Она с полным правом может пожалеть нас.

Мэг протянула ему чашку воды, но старик отвел ее руку.

— Сначала Элин. Она всегда первая. Вы, наверное, удивляетесь, что я здесь делал, стоя в ямах, замкнутый в самом себе. Но я не был замкнут. Я разговаривал с цветами. Такие чудесные цветы, чувствительные, с хорошими манерами… Я мог бы сказать и «разумные», но это не совсем так: их разум, если его можно так назвать, совсем не похож на наш, хотя, может быть, он и лучше нашего. Другой тип разума. Впрочем, если подумаешь, разум — не совсем подходящее слово.