Клиффорд Саймак - Заповедник гоблинов. Романы

При первом свете утра они вышли и разгребли снег под древним дубом, где любила сидеть мать Тома, глядя на овраг, потом разложили костер, чтобы оттаяла земля и можно было выкопать могилу. Весной с большим трудом они притащили три валуна и уложили их на могиле, чтобы обозначить ее и сохранить от волков, которые теперь, когда земля оттаяла, могли попытаться раскопать ее.

Жизнь продолжалась, но Тому казалось, что в старом сквернослове что-то надломилось. Он по-прежнему любил браниться, но красноречие его надломилось. Теперь он много времени проводил в кресле-качалке на пороге, а большую часть работы выполнял Том. Старик стал разговорчив, как будто пытался разговорами заполнить образовавшуюся вокруг пустоту. Они с Томом разговаривали часами, сидя на пороге, а зимой и в холодные времена — перед очагом. Большей частью говорил дед, извлекая из своей памяти события почти восьмидесяти лет; возможно, не все его рассказы были правдивы, но все очень интересны и основывались на истинных происшествиях. Рассказ о том, как он уходил на запад и убил ножом раненного стрелой гризли (даже в свои юные годы Том воспринял этот рассказ с недоверием); рассказ о торговле лошадьми, причем на этот раз старика классически надули; рассказ о чудовищной зубатке, которую ему три часа пришлось тащить к берегу; рассказ о том, как во время одного путешествия он оказался вовлеченным в войну двух племен, причины этой войны трудно было объяснить; и рассказ об университете (чем бы ни был этот университет) далеко на севере, окруженном стеной и населенным странным племенем, людей которого с некоторой долей презрения называли «яйцеголовыми» (старик понятия не имел, что это значит); он предположил, что употреблявшие это словцо тоже не понимают его значения, просто используют презрительную кличку, пришедшую из далекого туманного прошлого. Слушая долгими вечерами рассказы старика, мальчик начинал видеть в нем другого человека, более молодого, начал понимать, что его злобность и раздражительность — лишь маска, надетая им для защиты от старости. А старость дед Тома считал самым большим и невыносимым унижением, которое приходится терпеть.

Но недолго. Летом, когда Тому исполнилось шестнадцать лет, он вернулся с поля и застал старика лежащим на пороге у кресла-качалки. Больше ему не придется выносить унижения старости. Том выкопал могилу и похоронил деда под тем же самым дубом, где лежала и его мать; он притащил валун, на этот раз поменьше, потому что теперь приходилось работать одному…

— Ты быстро повзрослел, — сказал Монти.

— Да, — согласился Кашинг.

— Но потом ты ушел в леса.

— Не сразу. Оставалась ферма и животные. Я не мог уйти и оставить их. Они слишком зависели от меня. Я слышал о семье, живущей на хребте в десяти милях от нас. Там жить было трудно. За водой им приходилось идти целую милю к маленькому ручью. Почва каменистая и скудная. Глину трудно обрабатывать. Они оставались там, потому что там были строения, которые давали убежище и тепло. Но дом их стоял на открытом месте, не защищенном от ветра. Да и любая из бродячих шаек могла легко их обнаружить. Итак, я пошел к ним, и мы заключили договор. Они брали мою ферму и животных, а я имел право получить половину приплода, если этот приплод будет и если я когда-либо вернусь. Они переселились в овраг, а я ушел. Не мог оставаться. Слишком много воспоминаний окружало меня. Мне нужно было чем-то заняться. Конечно, я мог остаться на ферме, здесь хватало работы, но я не мог смотреть на две могилы. Не думаю, чтобы я рассуждал о причинах.

Я просто знал, что должен уйти, но перед уходом мне нужно было убедиться, что кто-то позаботится о животных. Я мог бы просто их выпустить, но этого нельзя делать. Они привыкли к людям и зависели от них. И без людей они бы погибли.

Я не думал о том, что буду делать, когда освобожусь от фермы. Просто ушел в лес. Я хорошо знал его. И не только лес, но и реку. Я вырос здесь. Это была дикая свободная жизнь, но вначале я загонял себя. Все время двигался, оставляя за собой мили. Но в конце концов мне стало легче, и я пошел не торопясь. У меня ни перед кем не было обязательств. Я мог делать, что хотел, и идти, куда хотел. В первый же год я встретил двух других молодых бродяг, похожих на меня. У нас получилась хорошая компания. Мы отправились далеко на юг и побродили там, потом вернулись назад. Весной и летом бродили вдоль Огайо. Прекрасная местность. Но потом мы расстались. Я хотел идти на север, а они на юг. Я все чаще думал о том, что рассказывал мне дед об университете. Я был любопытен. Мне хотелось научиться читать и писать. В одном племени на юге — в Алабаме, может быть, хотя я и не уверен, — мне встретился человек, умевший читать. Он читал большей частью библию и молился. Я подумал: как хорошо уметь читать, не библию, конечно, но все остальное.