Клиффорд Саймак - Заповедник гоблинов. Романы

Иногда он мысленно разговаривал с ними. Я не хочу вам вреда, говорил он им, я так поступаю не по злобе, а чтобы защитить себя и своих близких, чтобы вы не ели пищу, на которую рассчитываем мы. Извинялся перед ними, объяснял им, чтобы отвратить их гнев, как древние доисторические охотники извинялись и объяснялись с животными, которых убивали для еды.

В постели перед сном он снова думал о них, снова видел их — золотистую накипь, брошенную в водоворот и быстро уносимую к судьбе, которой они не понимали, не знали, почему их постигала такая судьба, бессильные предотвратить ее, не способные спастись.

Утопив их в реке, он снова возвращался к рядам, снова собирал жуков, чтобы предать их такой же судьбе.

Позже, когда прекратились дожди и солнце безжалостно жгло с безоблачного голубого неба, он таскал ведра с водой на коромысле, чтобы утолить жажду растений; день за днем брел он от реки к полю, выливая воду и снова возвращаясь к реке — бесконечный напряженный труд, чтобы растения процветали и чтобы был запас картофеля на зиму. Существование, думал он, и выживание, купленные такой дорогой ценой. Бесконечная борьба за выживание. Совсем не так, как в те древние дни, о которых писал Уилсон, дрожащими пальцами пытаясь воссоздать прошлое, исчезнувшее за несколько столетий до того, как он поднес перо к бумаге. Вынужденный жестоко экономить, Уилсон писал на обеих сторонах каждого листочка, не оставляя полей, не оставляя белых мест вверху и внизу. И всегда мелким, болезненно мелким и скупым почерком — в попытке вместить как можно больше слов, теснящихся в мозгу. Мучаясь над тем, что история, описываемая им, основывается больше на мифах и легендах, чем на фактах. Этого невозможно было избежать, потому что факты почти не сохранились. Но Уилсона вело убеждение, что факты все же существовали до того, как были забыты. И он писал, мучаясь над обширностью мифов и легенд и все время задавая вопрос: «Что я должен записать? Что должен опустить?» Потому что он не мог записать все, кое-что приходилось опускать. Миф о Месте, откуда уходили к Звездам, он опустил.

Но хватит об Уилсоне, говорил себе Кашинг: ему пора возвращаться к окучиванию, прополке. Сорняки и жуки — враги. Отсутствие дождя — враг. Слишком жаркое солнце — враг. Не только он считал так. Были и другие, возделывавшие крохотные поля зерна и картофеля вверх и вниз по реке вблизи стен, чтобы иметь хоть какую-то защиту от грабителей.

Он окучивал всю вторую половину дня, и теперь, когда солнце скрылось за утесами на западе, он сидел на корточках у реки и смотрел на воду. Выше по течению, примерно в миле, виднелись каменные быки разрушенного моста; кое-какие детали моста сохранились, но перейти по нему через реку нельзя. Еще выше по течению виднелись две большие башни — жилые сооружения, которые в старых книгах называются небоскребами. Похоже, что было два типа таких строений: обычные небоскребы и небоскребы для престарелых. Кашинг мельком удивился такому различию. Сейчас этого нет. Нет разницы между старыми и молодыми. Те и другие живут вместе и нуждаются друг в друге. Юные дают силу, старики — мудрость, они действуют вместе с пользой для всех.

Он сам испытал это, когда впервые пришел в университет и был принят под покровительство Мости и Нэнси Монтрозами; со временем это покровительство перестало быть формальным; он жил с ними и став в сущности их сыном. За последние пять лет он стал частью университета, как будто в нем был рожден. И он наконец познал счастье, которого лишен был в детстве. Теперь, сидя на берегу реки, он признавался себе, что это счастье стало источником тревоги. Преданность пожилой чете, которая приняла его и сделала частью себя, окрасилась ощущением вины. Он многое получил за эти пять лет — он научился читать и писать, познакомился с книгами, рядами стоявшими на полках библиотеки; он научился лучше понимать окружающий мир, каким он был раньше и каким стал теперь. В безопасности за стенами он получил возможность думать, работать над собой. Но он все еще не знал, чего он в сущности хочет.

Он снова, в который раз, вспомнил тот дождливый день ранней весны, когда он сидел за столом среди библиотечных стеллажей. Он уже забыл, что делал тогда, — вероятно, просто сидел и читал книгу, чтобы вскоре вновь поставить ее на полку. Но он с поразительной ясностью вспомнил тот момент, когда открыл ящик стола и обнаружил там стопку листочков — чистых листов, вырванных из книг, исписанных мелким экономным почерком. Он помнил, как сидел, замеров от удивления, потому что понял, кто написал это. Он много раз перечитывал историю Уилсона, и теперь у него не было ни малейшего сомнения, что это записки Уилсона, лежащие здесь в столе много лет после того, как они были написаны.