Кристина Юраш: Призрак самого Отчаяния

— Ты знаешь, именно тогда я поняла, что ненавижу тебя! — эти слова она почти прокричала, и нажала курок.

Щелчок и тишина. Я горько улыбнулась. Я поняла одну страшную истину. Истина приходит с последним вздохом, как некоторая компенсация за страдания. Я поняла все. Я поняла, что неведомая сила хранит мою жизнь не просто так. Я поняла суть моего желания и его последствия. Чудом прошедшая анкета, мое зачисление в стройные ряды доблестных колонизаторов темной стороны, чудесные спасения в безвыходных ситуациях и самое главное…

— Закончились патроны… — выдохнула она, — ты невезучая. Не смейся. Тебе же хуже. Вместо легкой смерти тебе придется помучаться.

И тогда она бросила пистолет в снег и ловко выхвалила нож. И словно в замедленной съемке я видела, как он летит к моему сердцу, и как его поглощает тьма.

Между нами стоял он. В черном расстегнутом кашемировом пальто с рукавами три четверти, из его рта валил пар. Он стоял ко мне вполоборота, и его длинные волосы были собраны в хвост. Только некоторые пряди свободно падали на лицо. Он был бледен и тяжело дышал.

Он резко повернулся ко мне спиной и на снег упал нож. Я стояла, прислонившись к холодной стене, и не могла пошевелиться. Он упал на колени, подхватив ее оседающее тело. Я не могла понять, что там произошло. Я слышала лишь тихий женский голос:

— Ну, вот и все… Ты сделал свой выбор... Я… я… люблю тебя... .

Скажи… скажи, что ты меня любишь… Такая любовь заслуживает взаимности… Ты ведь любишь?

— Да. — его голос был тих.

— Наклонись… — прошептала она, и его голова склонилась над ней.

Потом он встал. И на снегу в темном кровавом пятне, раскинув руки, лежала Джин. Она была так же красива, как и при жизни: снежинки, падали на ее темные локоны, а глаза были полуоткрыты, только поразительная бледность лица и неестественно запрокинутая голова выдавали присутствие смерти. Он встал ко мне спиной, и я не могла разглядеть его лица, чтобы понять, что он сейчас чувствует. Но можно было предположить.

— Пойдем. — сказал он не глядя на меня.

Я не шелохнулась. Он сделал несколько шагов вперед.

— Я не собираюсь повышать голос. Пойдем! — он остановился.

На его черное пальто ложилась снежинки. Он встряхнул головой, и устало сказал:

— Не упрямься. Ты же не хочешь тут оставаться?

— Хочу. — спокойно произнесла я. — Если ты ее так любишь, почему ты выбрал меня?

— Ты просто ничего не понимаешь! — он повернулся ко мне. Он с трудом сдерживал себя.

— Нет, это ты не понимаешь! — Я наклонилась за пистолетом. Он напряженно смотрел на меня. Я приставила его к виску. Рука не дрожала.

— Избавь меня от этой комедии. Не нужно пустых демонстраций. Он не заряжен. — он смотрел на меня холодным ничего не выражающим взглядом. Я молчала.

— Не понимаю, чего ты хочешь эти добиться? — он начинал заметно нервничать.

— Дело в том, что это моя вина, что тебе пришлось из нас двоих выбрать меня.

— Что ты…

— Молчи и слушай. Я загадала желание. Желание просто: «я хочу быть с ним всегда, я хочу жить с ним единой судьбой, и чтобы ничто не стояло на нашем пути». Именно так в тот злосчастный день я сказала ей — Черной Мадонне. Пойми Франс, жалость и любовь — это две разные вещи. Я приняла одно за другое. Мне не нужна твоя жалость!!! Понял!!! Не нужна! Ты поступил, как тебе велел долг — защитил слабого. Я была твоей расплатой… Я не хочу, чтобы ты жалел о своем выборе, а ты пожалеешь. Придет время — пожалеешь. Смотри, каково мое желание. — Я улыбнулась, глядя ему в глаза, и нажала на курок. Я опомнилась, лежа на снегу. Я видела звездное небо и чувствовала невероятную тяжесть, а он лежал, сверху прижимая к земле мою руку с пистолетом.

— Зря ты помешал. Неужели ты не понял? Ничего бы не произошло. Осечка… Еще осечка… Это все не случайно. Мы связаны по собственной воле или против нее, как тебе угодно. Пока жив ты — жива я. И наоборот. Если мы умрем, то только вместе, одновременно. Когда два сердца остановятся враз. — сказала я поднимаясь и отряхиваясь. — И я хочу освободить тебя от этой связи, но никак не могу это сделать. — после этих слов я получила вторую в жизни пощечину. Он молча сжал кулаки.

— Неужели тебе приятно делать мне больно! Неужели тебе не понятно, почему я так поступил? — он дотронулся до своей переносицы и зажмурился. — Если ты такая дура, то тебе не понять. — сказал он резко. — Какого черта заставлять меня страдать, размахивая незаряженным пистолетом?

— А я как же я что-то пойму, если ты такой гордый и упрямый! Почему ты так испугался, ведь он — не заряжен? — я выстрелила в стену, оставив небольшую дырку в кирпичной кладке и, швырнула пистолет на землю.