Рэй Брэдбери - ...И духов зла явилась рать

Что они делают! — подумал Уилл. Почему они смеются? Что же с ними такое, что же это такое ?!

Ему захотелось, чтобы погас свет.

Но он висел, крепко сжав дерево, неожиданно сделавшееся скользким под его ладонями, и смотрел на светящееся окно Театра, слышал смех; наконец замерз и разжал руки, соскользнул вниз, упал и какое-то время лежал, ошеломленный, а затем встал во тьме и посмотрел на Джима, который все еще цеплялся за ветку. Лицо Джима, покрасневшее, с пылающими щеками и открытым ртом было обращено к окну. «Джим, Джим, спускайся вниз!» Но Джим не слышал. «Джим!» И когда Джим посмотрел, наконец, вниз, Уилл показался ему совсем чужим с его дурацкой просьбой отбросить жизнь и опуститься на землю. И тогда Уилл убежал, одинокий, думая слишком о многом, не думая вовсе ничего, не знающий что подумать…

— Уилл, ну пожалуйста…

Уилл посмотрел на Джима, державшего книги.

— Мы ведь были в библиотеке. Разве этого мало?

Джим покачал головой.

— Возьми мои книжки.

Он протянул Уиллу книги и двинулся под шелестящие и шепчущие деревья. Пройдя три дома, он обернулся и крикнул:

— Уилл? Знаешь ты кто? Ты проклятый, старый, тупой епископальный баптист!

И Джим ушел.

Уилл крепко прижал книги к груди. Они стали влажными от его ладоней. «Не оглядывайся! — думал он. — Не буду! Не буду!»

Он заставил себя смотреть только в сторону своего дома, и пошел по этой дороге. Быстро.

На полпути к дому Уилл услышал за спиной тяжелое дыхание.

— Театр закрылся? — спросил Уилл, не оборачиваясь. Джим довольно долго молча шел рядом и лишь потом сказал:

— Дом пустой.

— Отлично!

Джим плюнул.

— Ты, проклятый баптистский проповедник!

Из-за угла словно перекати-поле выкатился огромный ком блеклой бумаги, который подскочил, затем, трепеща на ветру, прижался к ногам Джима.

Уилл со смехом сграбастал бумагу, швырнул по ветру — пусть летит! И вдруг перестал смеяться.

Мальчишки, наблюдая, как блеклый шуршащий ком удаляется, пролетает между деревьями, внезапно замерли.

— Подожди-ка… — медленно сказал Джим.

И вдруг они закричали, запрыгали и побежали.

— Не порви его! Осторожней.

Бумага билась в их руках, как пойманная птица.

«Приходите двадцать четвертого октября!»

Их губы шевелились, следуя за словами, набранными шрифтом в стиле рококо.

«Кугера и Дака…»

«Карнавал!»

«Двадцать четвертого октября! Это завтра!»

— Не может быть, — сказал Уилл. — После Дня Труда карнавалов не бывает.

— Тысяча и одно чудо! Смотри!

«Мефистофель! Пьющий Лаву! Мистер Электрико! Монстр Монгольфьер!»

— Воздушный шар, — сказал Уилл. — Монгольфьер — воздушный шар.

— «Мадемуазель Таро!» — прочитал Джим. — «Повешенный человек. Дьявольская гильотина! Разрисованный человек». Ого!

— Всего лишь старое пугало с татуировкой!

— Нет. — Джим дунул на бумагу. — Он разрисованный. Специально. Смотри! Покрыт чудовищами! Целый зверинец! — Глаза Джима сверкали. — Гляди! Скелет! Разве это не замечательно, Уилл? Не просто тощий человек, нет, а «Скелет»! Смотри! Пылевая Ведьма! Что это за Пылевая Ведьма, Уилл?

— Грязная старая цыганка.

— Нет. — Джим прищурился, разглядывая картинки. — Цыганка, которая родилась в пыли, выросла в пыли, и в один прекрасный день со страху превратилась в пыль. «Египетский зеркальный лабиринт! Увидишь сам себя десять тысяч раз! Храм искушений святого Антония!».

— «Самая прекрасная… — начал Уилл.

— …женщина в мире!» — закончил Джим.

Они посмотрели друг на друга.

— Разве может карнавал иметь Самую Прекрасную Женщину на Земле в каком-то вставном номере, Уилл?

— Ты когда-нибудь видел карнавальных леди, Джим?

— Так, так… медведи гризли… Но как сюда попала эта афиша…

— Ох, заткнись ты!

— Ты не сердишься на меня, Уилл?

— Нет.

Ветер вырвал бумагу из их рук.

Афиша взлетела над деревьями в каком-то сумасшедшем прыжке. И исчезла.

— Все это сущее вранье. — Уилл с трудом перевел дух. — Карнавалы не устраивают так поздно. Это просто глупость. Кто пойдет туда?

— Я. — Спокойно сказал Джим из темноты.

И я, подумал Уилл, и представил, как сверкнул нож гильотины, как египетские зеркала разбрасывают веера света, и как дьявольский человек с зеленовато-желтой кожей отхлебывает лаву, словно крепко заваренный чай.

— Эта музыка… — пробормотал Джим. — Орган-каллиопа… Она должна прийти ночью !

— Карнавалы приходят рано утром.