Рэй Брэдбери - ...И духов зла явилась рать

Через три минуты все они двинулись по темной дороге вслед за Джимом, который говорил без умолку:

— Он жив. Он должен быть жив. Мы не можем объяснить, как это произошло. Мы очень сожалеем! — Он уставился на черные балаганы. — Вы слышите? Мы сожалеем!

— Не переживай так, парень, — посоветовал один из полисменов. — Иди, иди.

В полуночной синеве два полисмена, два студента-медика, похожие в своих халатах на привидения, и два мальчика обогнули колесо обозрения и подошли к карусели.

Джим тяжело вздохнул.

Скачущие сквозь ночь лошади застыли в середине круга. Звездный свет блестел на медных стойках. Вот и все.

— Он ушел…

— Он был здесь, мы клянемся! — сказал Джим. — Ему лет сто пятьдесят-двести, вот он и умер !

— Джим, — оборвал его Уилл.

Четверо мужчин устало двинулись прочь.

— Наверное, они унесли его в балаган, — сказал Уилл, шагая рядом с ними. Полисмен взял его за локоть.

— Ты говоришь, сто пятьдесят лет? — спросил он. — А почему не триста?

— Может, и так! О Господи! — Джим повернулся и позвал. — Мистер Кугер! Мы привели помощь!

В странном Балагане Уродов загорелся свет. Огромные знамена перед ним громко хлопали и переплетались на ветру, образуя арку в хлынувшем сверху потоке огней.

Полисмен посмотрел наверх. «Мистер Скелет; Пылевая Ведьма; Разрушитель; Глотающий Лаву Везувия!» Каждое слово было выведено на отдельном флаге и трепетало на ветру.

Джим остановился у шумящего флагами балагана, где показывали уродов.

— Мистер Кугер? — с мольбой позвал он. — Вы… там ?

Из-под колыхающегося брезента, казалось, доносится горячее звериное дыхание.

— Что? — спросил полисмен.

Джим посмотрел на хлопающий брезент и словно бы прочитал:

— Они сказали: «Да». Они сказали: «Входите».

Джим шагнул внутрь. Остальные последовали за ним.

Внутри, в полутьме, они с трудом разглядели за растяжками и столбами шатра высоко подвешенные, причудливо украшенные площадки и восседавших на них странствующих по свету изгоев с изуродованными лицами, головами и костями, которые чего-то ждали.

За шатким ломберным столиком четверо мужчин играли в оранжевые, лимонно-зеленые, солнечно-желтые карты с напечатанными на них лунными зверями и крылатыми солнечными людьми.

Здесь, подбоченясь, сидел Скелет, на котором можно было играть, как на флейте-пикколо; здесь был Пузырь, который можно было прокалывать каждую ночь и накачивать на рассвете; здесь был лилипут, известный под именем Бородавки, которого можно было отправить посылкой по почте; и за ним — Карлик, такой маленький, что его лицо полностью скрывалось за картами, зажатыми в дрожащих, скрюченных артритом, искривленных как дубовые сучья пальцах.

Карлик! Уилл принялся судорожно вспоминать. Что-то об этих руках! Знакомое, знакомое… Где? Кто? Но тут он закрыл глаза от страха.

Там стоял мосье Гильотэн в черном трико, в длинных черных чулках, в черном капюшоне, покрывавшем голову, скрестив руки на груди, он чопорно застыл около своей жуткой машины; ее лезвие было вознесено под самый купол, ненасытный нож сверкал и сиял как метеор, жаждущий разрубить пространство. Под гильотиной, головой в специальной выемке, ожидая мгновенной смерти, лежал вытянувшийся во весь рост манекен.

Там стоял Разрушитель, заплетенный в мускулы и сухожилия, весь стальной и железный, со скрипящими челюстями, сминающий подкову как сливочную тянучку.

А там Глотающий Лаву Везувия, с обваренным языком и сожженными зубами; он подбрасывал и крутил раскаленные железные шары, брызжущие пламенем и искрами, оставляющие огненные следы под темным куполом балагана.

Неподалеку еще тридцать уродов выглядывали из своих будок, наблюдая за полетом этих огней, пока Глотающий Лаву не заметил пришедших; тогда его раскаленная вселенная посыпалась вниз. Солнца утонули в бочке с тухлой водой.

Пар ударил вверх. Все замерли, не произнеся ни слова.

Даже сверчки умолкли.

Уилл быстро огляделся.

Там, на громадной сцене, словно стрела, пущенная из духового ружья, бесшумно двигалась татуировочная игла, которую ловко держала розовая рука мистера Дака, Разрисованного Человека.

Картинки полностью покрывали его тело. Обнажившись до пупа, он жалил сам себя, рисуя этой жалящей стрекозой еще одну картинку на своей левой ладони. Вот он повернулся, показывая жужжащее насекомое, зажатое в руке. Но тут Уилл, пристально смотревший на что-то позади него, закричал: