Анастасия Коробкова - Воскрешенные

Дарх посмотрел с интересом, что-то ища в моем лице, а потом, после недолгого раздумья, стал один за другим посылать образы из своей памяти. До того, как воспринять их, я успела подумать, что или его ментальные способности уже восстановились, или на них вообще не отразилось энергетическое истощение. А еще о том, что я не люблю воспринимать чужие умозрительные воспоминания. Неприятно это, как заноза в теле, как кусок уже кем-то прожеванной пищи. Даже воспоминания Капитана-Командора, которого я считала частью себя самой, вызвали сначала порыв отторжения, и лишь потом, переработанные собственным сознанием, они стали мне дороги.

Побороть брезгливость к воспоминаниям Дарха оказалось еще труднее. Он вырос в обществе с традициями, далекими от привычных мне, и разобраться по зрительно-эмоциональным картинкам, кто и насколько был ему близок, сходу не получилось. Я отключила свои чувства, чтобы понять.

Конечно, он любил. Конечно, его предали. Без таких переживаний не встать на путь к совершенству, это постулат. Только критически сильные эмоции способны возмутить и увеличить душу так, чтобы она вышла за человеческий предел, а этот выход — единственное, чему невозможно научить. Эта странная истина ужалила мои мысли, но, для Дарха обыденная, она сразу унеслась прочь с потоком событий его жизни.

Кажется, удар нанесла мать. Или какое-то другое существо женского пола, без которого маленький мальчик жизни не мыслил, которого ждал с надеждой, превратившейся в жестокого палача, в те жуткие месяцы, пока срастались кости в сломанных железным колесом ноге и руке. Она так и не пришла за ним, и он понял потом, вспоминая ее ускользающий в даль взгляд — она не собиралась приходить. Та, кого он любил, гораздо больше, чем любят мать, для кого он мог стать крепчайшей опорой в жизни, ответила ему ледяным холодом. Его боль — он не мог ей простить оставленной надежды-палача. Ему казалось, что без мучительного ожидания он легче перенес бы разлуку, но она даже не простилась, выбросив его, как сломанную вещь… Словно не только он сам, покалеченный ребенок, не имел больше значения, но и эта жаркая, огромная и прекрасная любовь — тоже. Я нырнула в мальчишечьи переживания поглубже, задержав поток образов, и ощутила горячий стыд, будто была той женщиной, будто сама совершила нереальную подлость… Дарх видел во мне ту женщину. Пропуская через себя другие события, я продолжала ощущать унизительное жжение, и даже убежденность в собственной безгрешности от него не избавляла. Один лишь факт того, что я тоже женщина, сделал меня причастной к греху, и это даже не показалось странным.

Он вырос в казарме — там, куда его кинули мягкие нежные руки, о которых он долго еще грезил. Собиравшийся в поход командир, очарованный красотой на миг заскочившей незнакомки, приказал лекарю позаботиться о мальчике. Может быть, тоже понадеялся, что она вернется? Но ему достался только мальчик-калека.

Жизнь с полудикими вояками, воспитанными на ближайшей помойке, и действовавшими скорее инстинктивно, чем разумно, могла бы закончиться очень быстро, но много раз попадавший под шальную руку (да и не только руку), Дарх постоянно возвращался от порога смерти. Заболев в возрасте девяти лет сразу тучей принесенных ими из последнего похода инфекций, в предсмертном забытьи он увидел мир духов, чем-то вызвал их интерес, и был спасен. Потом появился бог-покровитель, показательно расправившийся со всеми обидчиками, и с тех пор уже никто и ничем не смел задеть богоизбранного.

Командир, с которым жил Дарх, был капитаном подводной лодки, впечатлившим меня выдержкой и хладнокровием. Он умер на дне моря. А связывало их нечто большее, чем служба. Ой… Это я смотреть не хочу.

— Прости, — глупо сорвалось с языка.

Дарх окатил меня презрением. Да уж. С его позиции, я виновата во всем.

Но с моей…

— Что я должна была делать?! — сбрасывая остатки транса с обрывками видений, возмутилась я.

Ответ был предсказуем: «Просто умереть».

Удачно закончившаяся для нас история не оставила у меня вопросов. А должна была. Три года назад я была еще ребенком и принимала все события, как данность, не задумываясь о воле, по которой они происходили. Но ведь я так и не узнала, зачем меня похитили. Тим говорил, что это был ход некоего соперника Королевы, то есть борьба шла не против лично меня или царевича, а за обобщенные сферы влияния. Царевича убивали, чтобы разуверить саротановцев в ее могуществе и обратить к богу-покровителю, а я должна была умереть, потому что считалась «любимой игрушкой Сидони», которую, очевидно, следовало у нее отобрать, чтобы, наверное, расстроить. Вдобавок собирались похитить, судя по описанию, Капитана-Командора — фаворита, о котором, как и обо мне, знали очень мало.