Денис Бушлатов - Д'эволюция

— Ах ты мерзкая тварь! — храбро, но безрассудно, профессор сжал в слабеющих руках сморщенное тельце, что тотчас же принялось извиваться, гнуться, брызгать во все стороны густым жиром.

— Нет, нет, нет, нет, нет! — хрипел профессор и давил, давил изо всех сил.

Когда ему показалось, что еще чуть, и сердце остановится от напряжения, ребенок лопнул. Струя гноя ударила в лицо профессору. Подобно огню, гной слизывал кожу в тех местах, к которым прикасался, оставляя черные язвы. В миг, тело Павлова осело, запузырилось жаркими буграми, глаза вытекли, нос провалился, опал, зубы крошились, черными пеньками выпадали из десен, язык взбух и треснул, истекая черной кровью.

Лежа на грязном полу, ощущая быстрое разложение своего, уже не нужного тела, полыхая нездешним огнем, старик улыбался. Концентрированное зло, что убило его, найдет в нем и свой конец. Мертвый младенец навеки упокоится в Павлове, Павлов же — растворится в младенце и, оба они станут частью грязного пола, щербатых стен, заплеванного подъезда и слова «Лева», что существовало в мире задолго до появления благодати.

— Спаси…бо… — прошептал старик и отошел.

Вселенная вежливо кивнула в ответ.

Потап скончался за полночь. Перед этим в смердящей от испражнений совести человеческой берлоге его происходило необыкновенное оживление. Бабушка Потапа то и дело выбегала из кухни, где закрылась по идейным соображениям и спрашивала у нервного седенького дьячка Мирона-Ну что, преставился ужо покойничек? В ответ, Мирон почему-то от души хохотал, кряхтя умильно в кулак. Отец Потапа расхаживал по комнате, то включая, то выключая телевизор-в нервном своем состоянии он считал, что таким образом облегчает уход сына и делает всему семейству большое одолжение. В туалете рыдала беременная мертвым дитем жена Потапа-уродливая баба с лучистыми, лунообразными глазами, обрамленными слизью.

Агафья сидела над темнеющим неземной задумчивостью сыном и утирала крупные, как пятаки капли пота, что сочились из разверстых пор бородатого ребенка

— Все будет хорошо, Потапульчик, — хихикала она, — Не боись!

Потап жалобно смотрел на мать совиными глазами, но сказать ничего не мог-его бытие ускользало. Он от и дело проваливался в свою уже скорую смерть-и стремился остаться там подольше, тьма сулила наслаждения запредельности, влекла.

— Скоро он уже сдохнет? — кипятился Мирон, — Двенадцать ночи на часах! Меня ишо другие клиенты ждуть!

— А ну ка! — резвым голосом пискнул отец-Сейчас мы его поторопим! И он несколько раз щелкнул пальцем возле уха Потапа, смутно представляя себе движение души умирающего.

— Давайте, давайте запряжем его в стог сена! — раздался голос бабушки откуда-то из-за шкафа, — пусть поскачет как молодой!

Но Потап уже скакал, летел на невиданной высоте, к тому, быстро разрастающемуся пятну тьмы, что многие ошибочно принимают за Великий Свет Вечности. Мотая тяжелой головой, он мычал во все возрастающем последнем ужасе, брызгал пеной, хрипел, оставляя следы тлена на подушке.

Чья то рука, что чернее ночи, потянулась к телу его, обдав холодом сердце.

Пришел сеятель.

— Гляди ка, брат, — разфамильярдничался Мирон, — твой то помер кажись!

— А вот мы его по мордасам! — развеселилась внезапно мать. Размахнувшись несильно, она ткнула пухлым кулаком в огрубевшее лицо сына. На коже остался синюшный след.

Потап всхрапнул и ушел, оставив мир пустым. Оболочка откинулась назад, брошенной перчаткой легла на изгаженные простыни, застыла нелепой маской.

Домашние переглянулись.

— Ну его в баню! — пискнул разочарованный дьяк. Даже не сблеванул! Все, до свиданья.

Чопорно кивнув, он улегся на кровать рядом с покойником и задремал.

— Да и нам пора спать. Утро вечера мудренее, — буркнул отец. Слова его растворились в воздухе. Кто-то закурил, удобно откинувшись в кресле. Диким голосом запела бабушка, визгливо подвывала мать, смеялись невсамделишные люди на экране стробоскопического телевизора.

Так, не торопясь, семья уходила в утробу наступающего дня.

Так уж случилось, что Федор, осознал себя к взрослой жизни, лишь став убийцей. Родители его были из пришлых. Угрюмый, заросший диким мясом люд. Отца у Федора не было, то есть был некто, карликового роста, неуловимо напоминающий пуделя, но не обладающий половыми признаками, странный, отчаянный и ушлый. Про себя, Федор называл его папой, хотя и понимал умом, что это абсурд.