Денис Бушлатов - Д'эволюция

Здесь, в подворотне не было надписей о любви. По темным бугристым стенам вязко текла вода.

Мишка остановился возле подъезда. Повернулся к ней. Лицо у него было красное, напряженное, глаза блестели, челюсть отвалилась.

— Оленька, — скомканно произнес он, так словно рот у него был набит конфетами. — Я… мне тетя Люда сказала… Вот… Ты не бойся, Оленька! Я тоже боялся сначала, но тетя Люда сказала и я ….Ты не бойся!

Она хотела было сказать ему, что она не боится, что ей нечего бояться, что Мишка ее друг и она обязательно выйдет за него замуж когда они вырастут, но тут он схватил ее за волосы, чуть пониже макушки обеими руками и так дернул, что она упала на колени, больно ударившись о слоеный асфальт, а он рванул ее снова, и она растянулась у его ног, ударившись на сей раз лбом. Попыталась было встать на четвереньки, но в этот момент, Мишка пнул ее в лицо. От удара Оленька завалилась набок, неловко раскинув руки, уставившись разом побелевшим лицом в потолок в грязных потеках. Все вокруг выцвело и поблекло, издалека доносились мягкие приглушенные звуки, что становились все слабее.

Мишка топтал голову девочки, то пинал ее носком, впечатывался подошвой в размозженный, карикатурно плоский нос. Он бил с каким то отчаяньем, шумно выдыхая после каждого удара, стараясь представить себе, что бьет он на самом деле по футбольному мячу, вот только слишком твердому. А мяч все не улетал, и не было сил сдвинуть его с места.

— Хватит, мальчик. — голос из черного проема подъезда, древний, землистый.

Он остановился. Попытался повернуть голову на голос, но (нет, не хочу, Я НЕ ХОЧУ!) тотчас же дернулся в сторону, уставился себе под ноги, туда где лежал их вожделенный приз.

— Ты славно поработал, мальчик, — в голосе плохо скрываемая алчность и вечный голод, — Теперь иди. Мы больше не будем тебя звать по ночам.

— В-вы…вы обещали! — Мишка зажмурился крепко, отвернулся в сторону от конвульсивно дрожащего тела у своих ног. Слезы произвольно текли из глаз.

В подворотне смердело. Казалось, запах исходит от стен, от разом позеленевших капель воды, что слизисто прокладывали себе путь в трещинах, от разбитого асфальта, от чугунных ворот.

— Мы прощаем тебя, мальчик. Ты можешь идти.

Разом постарев на тысячу лет, Мишка, даже не потрудившись поднять ранец, слепо побрел к выходу. Надо же, ботинки, он испачкал ботинки…и брюки. Мама будет кричать…

Сзади звук чего-то скользящего. Потом, кто-то всхлипнул. Тихо, по детски, почти умиротворенно. И снова, густой, вязкий звук скользящей массы. Хрип….и тотчас же жадное чавканье.

Мишка загребая ногами, брел к выходу. Теперь он казался ему почти…недосягаемым.

Уже подле ворот, хлыстом стегануло по ушам.

— Мальчик! — влажный шепот.

Каплей крови упала гнилая вода на макушку.

— Мальчик. Оглянись. Посмотри на нас, мальчик. Посмотри.

— Вы же обещали! — еще полшага вперед. Вот уже и солнце, сквозь фильтр тлена. Люди на улице, машины, трамвай, все спешат по своим делам, никто не замечает тоненькую фигурку, забрызганную алым.

— Погляди на нас.

Жадность и голод. И …почти материнская нежность.

— Всего лишь взгляни. Ты ведь уже…видел нас однажды…

Да, но только мельком. Тогда… той ночью, это было случайно. Он не хотел.

Что-то медленно приближалось сзади. Вонь усилилась, обросла невероятной плотью, хрипло дышала в затылок.

Он завизжал. Тонко, надсадно.

И оглянулся.

Летом на берегу Инжихи красиво настолько, что нестерпимая боль охватывает грудь. Кажется, воздух здесь особенный, насыщенный медом и воспоминаниями неисчислимых поколений пчел, что носятся туда сюда, меж луговых цветов. Поутру, когда солнышко лишь раскрывает свои жаркие обьятья, над Инжихой стелится белесый туман, наполненный радостным звоном. Река шепчет…

— Славно здесь у Вас, Андрей Михайлович, — молвил Кушаков, прихлебывая чай, — Бог праведный видит, славно! Так бы и жил тут, у речушки, и горя не знал! Эх, служба…

— И то верно, Сережа! — Старик Воронцов хитрым прищуром окинул берег, заросший цветами, — Ведь не хлебом единым, mon ami, а и душевными переживаниями, трансцедентальностию жив человек… Основой порядка в доме не деньги являются, не финансы, а благодать. Духовная благодать.

— Так то оно так, Андрей Михайлович, вот только одно без другого не получается. В век механизации, пара и электричества, деньги, и именно деньги выступают залогом душевного спокойствия, хотя душевное спокойствие, основанное на деньгах, есть спокойствие напускное, животное, но не человеческое.