Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

Мы наспех поели втроем из одной кастрюльки (Агния, как восточная женщина, последней), завели мотор и дунули на север со скоростью, раза в полтора превышающей разумную.

К приморскому отдыху рано или поздно прибегали все, кто желал удовлетворить вечную тягу человека к сюрреалистическому существованию. Монастыри и аббатства, желтые дома и тюрьмы — туда уходили навечно: считалось, что после них индивидуум становился непригоден к нормальному стадному существованию. Короткие периоды жизни в полисе воспринимались и самим выходцем, и его соседями по крыше в виде тонких прослоек между кельей и камерой или каморкой и кельей. Однако те, кем овладевала лишь мимолетная и ни к чему не обязывающая тяга к смене декораций, кто хотел протанцевать танец диких на могиле цивилизации, но чуток попозже вытащить ее из гроба и напялить на себя; те, кто исподтишка и украдкой казал Горе и Сети перст в кулаке и дулю в кармане, а потом, облегчившись душой на природе, возвращался в их уютное лоно, — те снаряжали колымагу и выезжали в ней на уик-энд, в отпуск или круиз и даже на подольше и подальше. Правительство разражалось указами о регламентации рабочего времени, однако всерьез их никто не принимал — поскольку реальная исполнительная власть, «Бдительные» этим делам не препятствовала и не ущемляла особо, считая безобидным, в общем-то выпуском пара.

Родственные души начали поодиночке обнаруживаться миль за двести от побережья. Они, как правило, стремились не кучковаться и выдавали себя лишь косвенно: аккуратно зашпиленным верхним багажником или распертым нижним — для страховки ручка запора была подвязана к заднему бамперу лохматой веревочкой, — пестрыми ситцевыми занавесочками в салоне, а то и наваленной на подоконнике заднего вида кучей игрушек, дрянной косметики или купленной у аборигенов недозрелой арбузной ягоды.

Дороги тут были не так ухожены, петляли и завихрялись языками — берег было самую малую толику горист. Растительность вокруг была почти такая же скудная и неухоженная, как и везде «вне стекла», но чувствовалось, что ее омывают человеческие биотоки. Кусты вымахали в рост нормального садового дерева, но на них вместо яблочек произрастало нижнее белье, сброшенное нетерпеливым семейством ради того, чтобы ополоснуться в мутноватой и горько-соленой придорожной лужице. Хотя и купальники тоже попадались. А время от времени мы наслаждались, лицезрея, как вышеназванное семейство, сплошь исцарапанное, но почему-то во всем полуголом, обирает самый всамделишний ежевичник, сладострастно шипя от боли. Верный конь неподалеку дремал, нахлобучив на себя крышу и напитываясь умеренно жарким солнышком. Иногда он прижимался совсем близко к обочине — сбоку притулились стульчики, пенистый матрас и скатерка, а на самом видном месте лежбища вывешен не то патент на торговлю, не то командировочное удостоверение — знак того, что хозяину нечего скрывать и уж подавно нечего страшиться.

Наш путь вился меж холмов, которые становились все круче. Где-то на западе простирались совсем уж лысые пески, а на востоке — древние Высокие, или Змеевы, Горы, те самые, в которых, как говорят, нету прохода. Но здесь пока были сочные краски и богатство растительности: листва делалась все зеленее, небо — синее и глубже, а горизонт как будто спускался ниже уровня земли.

И тут Сали восторженно пискнул и запрыгал на сиденье. До него только сейчас дошло, что это синее и есть море, такое спокойное, что его не отличишь от безоблачного неба.

…А море по мере нашего приближения раз от разу, с каждым новым витком становилось ярче и отчетливей, будто повертывали ручку фокусировки: и покой его куда-то делся, вот на нем и буруны появились, зеленовато-белые и игривые, как котята. Оно волновалось, и досюда доставало его шумное дыхание.

— Постоим — посмотрим? — предложил я.

— Ага, мне надо еще привыкнуть, что оно такое большое.

Мы выгрузились на твердую почву, Агния на руках у мальчика, и тоже задышали. Ветер лихо насвистывал вокруг нас, узловатые корни цепляли за ноги, какие-то узорные лиственные растения с душноватым ароматом росли вокруг целыми шапками, клумбами, газонами…

— Амброзия, — сказал Сали. — Это амброзия.

— Догадываюсь. Когда у ней пора цветения, добрую половину здешних поселенцев постигают сенная лихорадка и жуткие сопли.

— Они не знают, что такое настоящий мир, у них от всего аллергия и ко всему идиосинкразия.

— Кто тебя научил таким премудрым словесам, попы?