Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

Впрочем, мир был не так уж прочен. Роднились, и водили вместе караваны и суда, и чарками обменивались на пиру, но оставались беспокойными соседями, никогда до конца не понимавшими один другого. «Люди Ила», «Народ Палой Листвы», — так обыкновенно называли кочевники оседлых, что пали на свою землю, как волглый лист после бури, покрыли ее плодоносным слоем, точно после разлива великой реки, уходили вглубь нее, умирая, и давали семя, которое пускало в нее прочные корни. А вольный народ Бет вечно ходил по ковыльным своим, полынным степям, колючим пустыням, раздольным холмам; ходил со своими стадами и колесными домами из прутьев и войлока, и движение его по кругу подобно было змее, что кусает свой хвост, но не может уничтожить сама себя. Та же, но все-таки более густая или редкая вырастала трава на покинутых народом Бет местах, и те же струились потоки в землях, куда они откочевывали, но берега казались круче или, напротив, более пологи, чем в прошлом году. Ничего нового не было для них под солнцем, однако сам мир и само солнце казались зыбки и туманны, словно свое собственное отражение в озере, покрытом мелкой рябью.

Все ближе становились языки, одежды и обычаи двух народов — так всегда бывает, когда меняются женщинами. Нередко случалось, что Люди Листвы втягивали народ Бет в свои распри — какому из людских князей каким клочком земли владеть. Были такие каганы Бет, что отдали своих дочерей в оба враждующих дома (быть может, в тайной надежде примирить их) и потом не знали, какому родичу справедливее оказать поддержку. Такие, случались, гибли понапрасну от руки одного оседлого зятя, защищая другого, и победитель увозил тело, взлелеявши меж двух иноходцев, чтобы иметь возможность сказать супруге: «Смотри! Хоть я убил твоего отца, да в грудь, не в спину!»

Именно каганы, а не князья, богатели более всех в чужих усобицах, ибо не имели своих: земля их была широка, и путей хватало всем родам. Между собой люди Бет тоже ладили. Скот друг у друга угоняли, это верно, и девушек на выданье увозили из их кибиток, строго следя, чтобы кого напрасно не зашибить, а если и зашибут — так это ж не война, а молодечество! Ну, заплатишь виру родне или младенца отдашь из своего рода в другой, чтобы не иссякала тамошняя поросль. Война случается не из-за одной головы, скотской или человеческой — из-за серебра-золота, земли, или города, или иного какого крепкого владения, а степняк чем владеет и чем гордится? Песней, да ветром, да пылью дорог, да красотой женской быстролетной, да синим небом без конца и без края. Либо уходит это, либо пребывает, а нельзя поделить. Только что перед этим золото да жирные земли, хоть и идут они прямо в руки того, кто особо не добивается! Есть они — хорошо, нет — еще лучше: сон крепче и кочевье радостнее.

Но вот, наконец, Народу Ила надоели его своенравные родичи, и племена его объединились, решив, наконец, что не будут пока спорить и кликать Степь отомстить за свои обиды; и наполнили сердце свое богатствами людей Бет, в душе своей восклицая: «Кто на их привозную мягкую и шитую рухлядь льстился и кто с ними ради нее торговал, как не мы? Так все их богатство у нас же и своровано!»

Известны им были годичные круги, к которым были поневоле привязаны их давние родичи и названые враги, и истребляли князья род за родом, кочевье за кочевьем, пока все племена Бет не собрались против них тоже и не стали не широкой равнине, в излучине двух рек, золотой и голубой, — лицом к лицу. Один и тот же суховей вздымал два стяга: красная, с солнечным ликом хоругвь Народа Листвы тяжело покачивалась на древке, и реял, змеясь и сплетая свои девять хвостов, лазурный бунчук войска Степи с белым соколом посредине.

Была сила Бет нынче не столь велика, а их противники научились — и от них же — хорошо сражаться, и злость их была страшна, как у всех, кто неведомо для себя как решился на нечто.

— Вот они, эти князья, блестят своей броней впереди войска, а броню эту харалужную, заморскую мы им продали. Этот женат на моей невестке, тот — на сестре твоей матери, за сына вон того я сговорил свою племянницу, а на дочери набольшего из них, редкостной красавице, сам наш каган каганов женил своего младшего, и тот принял ее веру, — переговаривались военачальники.

— О чем это вы? — оборвал их старший каган.

— Мы говорим, что родичи поднялись на родичей и брат пошел на брата, и одинаковая кровь падет на землю, за кем бы ни осталась победа. Хочешь — только повели! — любой из нас выедет из рядов и крикнет им в лицо то, что мы называли тихо, — имена их жен и наших дочерей, их мужей и сынов наших, — чтобы разъярить и пристыдить их?