Татьяна Мудрая - Геи и гейши

Только избранным — не за силу, не за праведность, не за разумность и не за простосердечность, а за особую зоркость и смелость души, всегда открытой незнаемому, — были доступны незамутненные родники, чистый елей речей, мгновенно вспыхивающее масло той оливы, что высится в центре мира. Масло это — для тех, кто слышал живое Слово: остальных во веки веков кормят жмыхом. И не спасет нас теперь никакое обращение к первоисточникам! Их язык — зола давно отгоревшего костра…

Нет. Всё-таки и упрямо — нет.

Христианство сплетает сеть из древних знаков, насыщенных глубоким смыслом, и не пытается их исчерпать — это не его задача. Сила его в том, что оно дерзко прорывает эту сеть, используя — отменяет. Из пряжи Четвероевангелия плетет образ Совершенного Человека: но не из его отрывочных речей, не из дел и свидетельских показаний, но изо всего. Так воздушный шар, обмотанный проклеенной нитью, опав, дарит ей, затвердевшей, свою форму, форму светильника. Ажурное получает вид плотного, телесное — сущность пустоты.

Божьи заповеди, что извлечены из этих зыбей — танец на лезвии бритвы: невозможное, что становится воплощаемым, но никогда воплощенным. И горе тому, кто желает избегнуть танца! Что тогда спасет отступника?

Вечный труд души без надежды достигнуть — аналог Пути. Вера — дерево, подобное в своем движении реке, что течет с земли на небо: корни дерева — исток реки, ветви — широкая пойма. Его можно пересечь топором, сорвать листья, отрубить ветки — но нельзя заставить расти вспять. Так реку пытаются запрудить, а она ищет и находит обходные пути.

Идущий во имя Любви, будь подобен капле реки, листу дерева!

Ты идешь через разные декорации, вписываешься в различные контексты, примеряешь различные костюмы — не потеряй себя: меняясь — теряешь, оставаясь собой — теряешь, но то, что в тебе подобно воде, остается несжимаемым и одновременно пластичным.

Ты сбрасываешь с себя омертвелое, отдаешь постылое и отрываешь от себя дорогое, саму душу порой желаешь сделать пылью — не бойся: расточитель беднеет и скупец умирает на крышке своего сундука, но тот, кто в пазухе старого листа взлелеял почку будущего дня, — тот истинный богач.

Но изменяясь и храня себя, собирая и расточая, помни одно: любая правильная идея, доведенная до своего логического завершения, — в том числе и изложенная выше, — становится абсурдом и бредом. Так не доводи ее до ручки!

Шутка.

Имя — ШАЙН

Время — 30 ноября-17 декабря

Сакральный знак — Солнце

Афродизиак — не нужен

Цветок — тюльпан

Наркотик — не нуждается

Изречение:

…Разбегалась новая галактика, новорожденный мир; развевались рукава, сыпались искры из небесного горнила, где отковывались, и из кузни, где для нее чеканились новые, как монетки, звезды; Дом Людей отдавал всё поглощенное им и преобразованное. Ибо был Октопус не мертвенной дубовой аллегорией, а вольно произросшей метафорой, и то, что находилось в нем и складывало его, представляло собой такие же дышащие и своенравные символы. Поэтому происходящее в Огдоаде точно и, с другой стороны, непредсказуемо отражалось во всей Вселенной: вдох уничтожал и обогащал ее, выдох — изгонял из лона и побуждал к новой метаморфозе. Это казалось парадоксом — жизнь и смерть не так чередовались, как были соединены друг в друге двуединым процессом. Но ведь различает и рассоединяет их время, а там, где его нет, нет и различия…

«Что такое парадокс? — записывала Арманда в свой официантский блокнотик. — Соединение несоединимого. В качестве необходимого и начального условия имеет отсутствие времени или его остановку. Любое плавное перетекание одного смысла в другой сглаживает или — чаще — просто уничтожает парадокс. Мгновенная вневременная сшибка двух идей, мыслей, реалий („Покажи свой дзэн!“) указует на то, что само время есть фикция».

— Так Герой-Тень в своей пустоте, максимально приближенной к абсолюту, но все-таки его не достигающей, оказался способен принять в себя любую чужую выдумку — авторский рассказ, бытовой анекдот, беглое туристское впечатление, — и исторгнуть из себя преображенной, так сказать, в стиле Дома и его окрестностей и в тоне, который Дом задает своим камертоном? — говорил Леонард.