Татьяна Мудрая - Геи и гейши

Неизвестно, хотел ли он этого сам, лично, но когда его приверженцам пришлось спешно решать вопрос о том, кому стать во главе брошенной на пыльную землю власти, выбрали его. Много лет спустя полились пространные размышления о том, что фортуна приголубила его случайно — однако эти словоблуды забыли, что у судьбы случайностей не бывает, а есть как бы точки, вехи, отмечающие движение того, что обречено неминуемо случиться, и история с неким презрением ко случайностям всё время выпрямляет путь, направляя свою стрелу в нужную ей цель.

Так покорилось ему почти без боя его первое земное царство, утомленное предыдущими войнами. Так пали под ноги его противники, предпочтя худой мир доброй ссоре, которая высосала кровь изо всех, — в минуту душевной апатии, которая бывает в равной степени у людей и земель.

Враги и болезни обрушивались на границы его нового владения и отступали вновь и вновь перед достижениями медицины и военного дела, которые, по его инициативе, были приравнены друг к другу. Но и сами границы непрерывно и непрестанно отодвигались от жаркого сердца родины, ее древней златоглавой столицы, поглощая новые народы и новые болезни, пока не стало их вовсе и весь земной шар не оказался залит одним цветом. Власть Рожденного-на-Пасху вдруг стала большей, чем у Богдо-Хана древних сунов, однако он ею не кичился и жил посреди своей большой семьи, братьев и сестер по крови и плоти, скромнейшим из скромных. Одевался он в простую пиджачную пару и картуз, которые постепенно стали служить ему и его приверженцам своего рода униформой. Даже во время своих всё учащающихся болезней Рожденный-на-Пасху пользовался узкой кроватью в проходной комнате, и домочадцы, то и дело проходя мимо, могли лицезреть, как мужественно он страдает и с каким стоицизмом переносит возникающее во время болезни отъединение от себе подобных.

Во всем был он неувядающим примером и совершенством. Однако числился за ним единственный грех, тщательно скрываемый и замазываемый; грех, который в то время провозглашения всех и всяческих свобод был бы не так велик, если бы исходил от рядового члена, а не от высоко поднятого имперского жезла.

Иначе говоря, наш владыка любил женщину. Нужно ли говорить, что не жену, с которой сошелся из дружески-конспиративных соображений и продолжал жить как с простой родственницей?

Его возлюбленная, которой удалось так шокировать общественную нравственность, также являла собой смесь разнообразных кровей — но не местных, а иностранных. Гордая, неувядаемо прекрасная лицом и телом, она была среди повсеместной благонамеренной семейственности и унылого адюльтера точно орлица на птичьем дворе, хотя — орлица с подрезанными крыльями. До него она два раза побывала замужем, и оба раза по любви, выйдя первый раз за богатого вдовца, второй — за брата того, кто стал отцом первых двух ее дочерей, которых она воспитывала потом вместе со старшими и младшими сводными братьями и сестрами, не отличая в своем сердце одних от других. Нельзя сказать, таким образом, что она была любострастна: просто неукротимая воля ее, поборницей которой для всех женщин она со временем стала, рвала любые оковы, и ничем для нее были чужие слова, мнения и поступки.

Рожденный-на-Пасху встретил ее в первой его эмиграции, когда и она была молода, и он переживал расцвет своего мужского обаяния. На юношеских фотографиях тех времен черты его лица отличаются той утонченностью, которая достается обычно в наследство от тюркских предков, — это лишь много позже он стал культивировать в себе эдакого пролетарского мужичка в кепке. Запечатленной памяти о них обоих зараз не сохранилось — видимо, сгинула под гнетом снова явленной миру цензуры; поэтому можно лишь предположить, что стороннему человеку они оба, держащие друг друга за руку, казались двумя половинками одной монеты.

Когда Рожденный-для-Власти утвердился на вершине мирового господства, его любовь, столь щедро дарившая ему до того женскую силу, вдруг занемогла. Недуг был мелкий, но неотвязный: то он почти не распознавался, то вдруг вспыхивал острым и едким огоньком. Тогда он решил отпустить ее от себя на время, слушаясь в том подчиненных; а их всегдашняя корысть была в том, чтобы получше скрыть государев стыд. Но в дальнем краю, куда приезжают за излечением, прикинулась к ней новая болезнь из тех, что, в общем, легко поддавались усилиям поднаторевших врачей. Говорили, что виной было ее всегдашнее упрямство — надо было пить кипяток и им же обдавать съедобную траву, она же не хотела убивать чужие малые жизни. Одно нашло на другое, и та жизнь, что принадлежала царице природы, сгорела в два дня.