Михаил Бочкарёв - Лунный синдром (сборник)

— Верно! Очень верно! В этом-то и есть ответ на твой вопрос. Ты существуешь лишь затем, что бы питать ИХ и плодить себе подобных, и цикл этот должен продолжаться, пока мы ИМ нужны! Ты должен жить, боясь неизвестности, которую несёт смерть, и надеяться на невероятный исход. На рай или какой-то другой загробный мир. А на самом деле смысл твой, и мой, и всех людей — быть источником пищи.

— Хорошо, предположим, это так. Что это меняет?

— Всё меняет! Я не хочу жить, понимая, что я всего лишь биоробот. Нет, скорее аккумулятор, не понимающий, зачем он, и почему, и для чего. Животное, созданное кем-то для того, что бы мучиться, страдать, пылать идеями какими-то, в которых в итоге нет никакого смысла, потому что смысла быть в них не может от того, что смысл только один: я — источник пищи высших существ. Как куры американские в инкубаторах. Знаешь, как их выращивают?..

— Знаю. А ты, наверное, хочешь стать, как ОНИ?

— Думаю, это невозможно!

— Почему же?

— Не знаю ни одного примера, когда свинья стала бы человеком. Хотя обратный процесс довольно часто происходит.

— Ну, хорошо. Пока это всё слова. Теория твоя. А мне ты можешь показать это наглядно?

Он угрюмо уставился на меня. Молча налил водки мне и себе, и сам выпил, не предлагая чокнуться. Я последовал его примеру. Закурив, Бурков с самой серьёзной интонацией спросил:

— А ты уверен, что хочешь этого? Подумай хорошенько.

— Уверен.

— Я думаю, — тут Бурков придвинулся ближе ко мне и заговорил полушёпотом, — это может быть опасно. ОНИ знают всё. И ИМ такие вот «битые файлы», как мы с тобой, думаю, совсем ни к чему. Я же теперь как взбесившийся бык на хорошо отлаженной ферме. Вдруг начну ворота рогами бить или собратьев кусать, заражая «бешенством» своим.

— Ничего, — я улыбнулся, — проскочим.

Честно говоря, все россказни Жени Буркова я воспринял скорее как выплеск многодневной усталости творческого человека, граничащий с лёгкой шизофренией. Но чем чёрт не шутит? Вдруг он прав и действительно всё так и есть. Извечное моё любопытство загорелось жгучим нетерпеливым огнём.

— Поехали, — поднимаясь, сказал я.

Мы, уже стоя, допили остатки водки. Оставили на столике деньги и пошли к выходу. И я вдруг ощутил, что довольно сильно захмелел. Открыв дверь, я пропустил Буркова вперёд и на прощанье окинул взглядом кафе. И взгляд мой почему-то сразу наткнулся на двух широкополошляпых, которые, в свою очередь, пристально, с каменными выражениями лиц смотрели на нас. И было в их облике что-то такое, от чего мурашки пошли у меня по спине. Словно они знали всё, о чём мы сейчас говорили. Хотя, совершенно точно, слышать нас они не могли. Но тут же я себя успокоил, и отнёс причину своего секундного страха к общему депрессивному фону нашей беседы и к водке. Явно палёной водке.

Дома у Буркова, как всегда, царил беспорядок. Драные обои в коридоре. Стопки технических журналов. Разбросанная обувь, которой не пользовались долгие годы. Разобранные компьютерные блоки. Пыльные приборы неизвестного мне назначения. В общем, нормальная обстановка буйнопомешанного изобретателя.

— Ты убираться не пробовал?

— А зачем? — искренне удивился он, — Тем более теперь…

Мы прошли в комнату, и Женя усадил меня на диван.

— Слушай, а ничего, если мы выпивши? На частоту эксперимента не повлияет? — попытался пошутить я.

Но Бурков был серьёзен, как никогда. Он уложил меня на диван. Намазал виски какой-то жирной кремоподобной дрянью с запахом ацетона, и, подсоединяя холодные металлические присоски к моей голове произнёс:

— Это даже к лучшему. Тебе всё равно придётся уснуть. Ну, как будто уснуть. То, что ты увидишь, будет больше похоже на сон. Я даже не уверен, что увидишь ты в точности то же, что видел я. Думаю, каждый отдельно взятый человек будет видеть ЭТО по-своему, исходя из собственной системы образов, наверное, потому, что похожих определений в реальной видимой нами жизни просто не существует. Но не бойся — ты всё поймёшь.

Он вдруг остановился.

— Подумай ещё раз. Нужно тебе это?

— Нужно, — уверил я его и закрыл глаза.

Очень долго ничего не происходило. Я несколько раз обращался к Буркову, но он только сухо отвечал, что надо просто лежать и стараться не думать ни о чём. Иногда я чувствовал лёгкое покалывание в висках и слышал, как Бурков клацает клавиатурой и мышью, как льёт дождь за окном, как город, залитый водой, живёт своей обычной суетливой жизнью. Шум проезжающих машин. Сигналы гудков. Отдалённые звуки музыки. Обычная городская какофония. Наверное, я задремал. Всё смешалось у меня в голове. События дня, зыбкие эпизоды каких-то не имеющих отношения к делу воспоминаний.