Михаил Бочкарёв - Лунный синдром (сборник)

Но его хвост — жирный, с изумрудной прожилкой и боковыми рельефными крылышками — беспрепятственно смахнул Сгнилюка с высокого поста.

Голос бывшего милицейского босса был встревожен. Говорил он отрывисто и неразборчиво, словно боялся, что телефон стоит на прослушке.

— Степаныч, — говорил он сквозь шум помех, — срочно бери машину и дуй на площадь!

Подсидельников спросонья, изумлённый такой фамильярностью, строго кашлянул в трубку.

— Ты что, пьян? Ты в своём уме? — грубо ответил он.

— Гони, говорю на площадь, дурак! Тут такое…

Но вдруг связь оборвалась, и из трубки поплыли жалобные гудки.

— Да что с ним стало? Обнаглел, падла! — сотряс воздух разбуженный чиновник.

Однако что-то ёкнуло в сердце градоначальника нехорошим предчувствием и он, водрузив на руки свой огромный унидент, побрёл одеваться.

Центральная площадь Н-ска кишела людьми. Сотни хвостов нетерпеливо шевелились средь людской массы, будто в ожидании чего-то сверхъестественного. В воздухе зрело предчувствие перемен.

Зимний день выдался на редкость ясный. Ни облачка на небосводе не виделось, ни тучки, лишь дул порой обжигая кожу слабый, тревожный ветерок.

Подсидельников остановил свой «Мерседес», важно вылез из него, и, торжественно неся перед носом хвост на руках, двинулся к трибуне.

Уже издалека увидел он, что на почётном возвышении столпилось множество людей. Среди них были и чиновники, и милиция, и городская финансовая элита. Был там и активист Поранкин с неразлучным приятелем Пилотским. И оповестивший его Сгнилюк.

Были все.

И все вертелись вокруг одного кого-то, но кого — Андрей Степанович разглядеть издали не сумел.

Взобравшись на трибуну, Подсидельников, распихивая столпотворение, протиснулся в центр, и глазам его открылся, наконец, тот, кто и был виновником людского безумства.

Окружённый сияющими взглядами горожан, на гранитном возвышении стоял человек в грязном полушубке с открытой нечёсаной головой, и улыбка его сияла серебристым металлом в лучах солнца, как жемчужное колье на груди выцветшей древней старухи.

Но не это заставило душу Подсидельникова сжаться жалким комком, не ослепительно-отвратительная улыбка незнакомца окатила ледяным ужасом главу города. И не грязный, вьющийся на ветру чуб.

Убил. Уничтожил. Да что там — стёр с лица земли — космического масштаба хвост неизвестного. Это был не хвост даже, а живое воплощение великой китайской стены. Ожившая и приросшая к человеческому телу бесконечная горная гряда. Антарктическая снежная глыба!

Сиял он всеми огнями и вился по трибуне драконом, словно танцевал тайный магический танец. И все смотрели на него восторженно и опьянённо. А из сотен раскрытых ртов восходил к небу струйками белёсый пар подобострастья.

И хвост струился по трибуне, и изгибался причудливо, и замирал, и вскидывался ввысь, и окрас его, как калейдоскоп, то и дело менял рисунки и цвета.

В сравнении с этим великолепием унидент Подсидельникова казался протезом, ущербной стоптанной деревяшкой против молодой мускулистой ноги фигуриста.

И он понял всё. Понял сразу. Из рук его выпал тяжёлый, жёлтый в чёрных пятнах хвост, в глаза градоначальнику ослепительно ударило начищенное морозным воздухом светило, и он, схватившись ладонью за сердце, повалился наземь.

Когда Андрей Степанович пришёл в себя, то увидел первым делом лицо Сгнилюка — красное и напуганное. Лицо заморгало, и, разомкнув рот, произнесло:

— Жив?

Но Подсидельников не ответил, а слабо приподняв руку, указал в сторону, где, купаясь в любви толпы, игрался хвостом омерзительный неизвестный, и спросил слабо:

— Кто он? Откуда?..

— Да пёс его знает, бродяга какой то… Шаболда без дома, без адреса…

— Боже…

— Так он теперь твоё место занял. Народ избрал, — горько усмехнулся милицейский чин, — согласно постановлению…

Вечером того же дня, вослед уходящему на сон солнцу, шла по снежному ровному одеялу прочь от города сутулая фигура бывшего градоначальника. А за ним шли ещё несколько фигур. И все они влачили за собой свои хвосты, как несут осуждённые за тяжкие преступления опостылевшие им кандалы, и только по снегу тянулись за ними длинные глубокие борозды, которые тут же заметала ледяной пылью нещадная злая вьюга…

Толпа на вокзале гудела, как рой чудовищных насекомых. Сверху скопище людей напоминало кастрюлю с солянкой, медленно перемешиваемую неведомой силой. Пассажиры тащили за собой чемоданы, сумки на колёсиках, полиэтиленовые пакеты, мешки и баулы, несли на руках плачущих детей и подгоняли нервными окриками детишек постарше, выучившихся передвигаться самостоятельно.