Владислав Кетат - Стать бессмертным

«А ведь наверняка есть и другие, про которые я не знаю, и не я один… — думаю я. — Неужели, и эти, рыжовские, на самом деле того же поля ягоды? Стремятся к власти, портят простым смертным жизнь и заманивают в свои ряды слабых и психически неустойчивых сограждан?»

Довольно долго рассуждаю я в таком ключе, пока ни доходит до меня, что есть в моих умопостроениях один пробел: секта сектой, древняя, старая, ни задушишь, ни убьёшь, но каким образом они Рыжова-то починили? Чёрт возьми, Холмс, как? В наше неспокойное время подобные проделки принято списывать либо на божественное вмешательство, либо на, сами понимаете, пришельцев из далёких галактик. Признаюсь, после того как вчера я своими собственными глазами увидел живого и здорового Рыжова Евгения Ивановича, то думал о всяком, даже о недостойном человека с высшим образованием. Было, каюсь. Потом, собравшись с мыслями, (и для очистки научно-технической совести) я рассмотрел все версии, какие только могли прийти в мою инженерскую голову: думал я и про подпольную медицинскую клинику по омоложению, и про источник какого-то, возможно, засекреченного лекарства, и про лечение холодом, и про чудо голодания, и радиоактивную мутацию не забыл, и чёрт знает про что ещё, но (прошу обратить внимание!) ни о каких инопланетянах я даже и не помышлял!

Ну не верится мне в пришельцев, ну хоть ты тресни. Я же брежневский пионер, горбачёвский комсомолец, Стругацкие — мои папа с мамой, Булычёв — двоюродный дядя, и деды не подкачали: один — Ленин, второй — Дарвин. Такие, как я выросли на фантастике, но в «настоящих» пришельцев поверить не в силах. Не дано нам. А вот в сказки мы верим охотно, потому-то и процветают на просторах нашей родины продавцы живой воды и молодильных яблок. Но это я так, к слову…

Неожиданно ноги мои разъезжаются в разные стороны, и мы с Рыжовым грохаемся прямо на ценный груз.

— Осторожно! — орёт Мясоедов.

От досады и боли я не сдерживаю себя в выражениях. Рыжов тоже матерится по чёрному. Поднимаемся и идём дальше. Мясоедов, разумеется, своего слова не держит и оборачивается назад; Рыжов поминутно же на него натыкается.

— Всё, так больше нельзя! — кричит Рыжов. — Давайте отдохнём!

— Принимается, — устало отвечает Мясоедов, — привал.

Аккуратно ставим носилки на камни и сами валимся рядом. Мясоедов выключает фонарь, и наступает темнота. Некоторое время мы сидим молча, слышно только наше тяжёлое дыхание.

— Евгений Иванович, долго ещё? — спрашиваю я.

— Думаю, ещё столько же, — отвечает он. — Или чуть меньше. Не волнуйтесь, самое тяжёлое уже позади, скоро будет идти гораздо легче.

— Гораздо легче, это за дверью? — подаёт голос Мясоедов.

В ответ раздаётся одобрительный присвист.

— Вы и про дверь знаете! Молодцы!

— Мы только не знаем, кто нам её открыл, — виновато говорит Мясоедов, темно было.

— Ничего, скоро узнаете, — смеётся Рыжов, — тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

Я слышу, как он поднимается, как хрустят его суставы.

— Идём дальше, — не то спрашивает, не то командует он, — время дорого.

Я киваю головой, прекрасно понимая, что мой жест никто не увидит.

У металлической, той самой, без ручки и петель, которую мы так бездарно пытались высадить с Мясоедовым, двери мы оказываемся через час с небольшим. Освещённая мощным мясоедовским фонарём, она выглядит ещё неприступнее, чем в прошлый раз. Один только бог знает, как мы дошли.

— Что дальше? — Мясоедов наводит фонарь на нас с Рыжовым. — Мне постучать?

— Не стоит, — отзывается Рыжов, — должны так открыть. Они знают, что мы здесь. Уберите фонарь.

— Виноват. — Мясоедов направляет фонарь в пол. — Не понял, то есть как, знают? Они нас слышат?

Рыжов отрицательно мотает головой.

— Знают. Но для соблюдения формальностей можете сказать: «Сим-сим, откройся!»

— Сим-сим, откройся! — громко, видимо, не оценив тонкого рыжовского юмора, произносит Мясоедов.

Дверь распахивается, как и прошлый раз — внезапно. Лёгкая судорога, вызванная исполнением ожидания, пробегает у меня от головы до ног и обратно. Хочется сесть, но некуда, поэтому я просто приваливаюсь к ближайшей стенке. Мясоедов, похоже, испытывает нечто подобное, поскольку у него вырывается негромкое «О-о-х».

В дверном проёме чернота. Мясоедов медленно, будто в том килограммов десять, поднимает фонарь, и мне становятся видны сначала сапоги, затем шинель, ремень, портупея, пуговицы, морда кирпичом и, наконец, шапка с кокардой.

— Ваши документы! — раздаётся из всего этого, вместе взятого.