— Они могут долететь до нас, — сказал мальчик задумчиво. — Так почему же мы не можем долететь до них?
— У нас нет промышленности, способной строить космические корабли. И не будет еще несколько поколений или даже столетий.
— А пока мы будем обречены жить здесь! Всю жизнь! — Не слезы ли блеснули в свете луны на лице Алекса?
Теперь Коффин понял.
— А какой у тебя индекс выносливости на давление атмосферы? — спросил он мягко.
— Могу жить на высоте двух километров.
— Неплохо! На этом уровне лежат обширные территории. Ты можешь вести там жизнь, полную приключений.
— Да, сэр. Я тоже так считаю.
— Насколько я помню, ты хочешь стать ученым. Что ж, у нас там непочатый край работы для исследователя. А если захочешь, можешь спуститься и ниже, теперь у нас есть новые модели шлемов, они очень хороши.
— Это все не то. — Алекс проглотил какой-то комок и сжал кулаки, а потом быстро и нервно сказал: — Пожалуйста, сэр, не думайте, что я хнычу. Или что я… хм… задираю нос перед кем-нибудь. Но большинство понизовщиков, с которыми я встречался… нет, нет, вы — другой… большинство их мне… нет, мы не дрались, ничего такого не было, но у нас мало общих тем для разговора…
Коффин кивнул:
— Пограничье не рождает интеллектуалов, не так ли? Но ты должен знать, сынок, что все эти поисковики, лесорубы, фермеры, рыбаки, все они отнюдь не болваны. У них просто другие интересы в сравнении с хорошо обжитой Верхней Америкой. Кроме того, в хорошо организованных общинах, как, например, в Мундансе, и образ мышления, и внешний вид у понизовщиков уже не те.
Нет, они теперь стали всего лишь сквайрами, осознавшими пользу богатства, йоменами, все еще придерживающимися простонародных вкусов, не неженками, не закостенелыми ретроградами… И все же мы набрались самодовольства, стали приземленными… На моей плантации так не было, Ева такого не допустила бы. Она заставляла и меня, и детей отрываться от повседневности. В других местах, однако… Нет, думаю, Алекс нашел бы в округе Мунданса не много людей своего склада…
— Для тебя компромиссом могло бы быть вот что, — сказал он. — Ты мог бы проводить полевые исследования вместе с какими-нибудь грубоватыми местными проводниками, которые могут быть отличными спутниками — они и есть отличные ребята, если ты найдешь к ним правильный подход. А потом ты возвращался бы сюда обрабатывать свои материалы, сюда, где люди более культурны.
— Культура! — взвился Алекс. — Они думают, что культура заключается в том, чтобы слушать те же симфонии и читать те же книги, которые слушали и читали их прадеды!
— Это не совсем верно. У нас есть художники, писатели, композиторы, не говоря уж об ученых, чьи работы вполне оригинальны.
— А насколько они оригинальны? Наука у нас пользуется надежными и испытанными методиками, но она почти совсем не занимается фундаментальными исследованиями. Она дает копии старых моделей, повторяя их снова и снова.
А ведь он говорит правду, подумал Коффин.
Палец Алекса опять устремился к звездам.
— Если они были бы оригинальны, сэр, — кипел он, — то они не стремились бы оградить нас от всего этого. Нет, не хотели бы!
Коффин постарался насколько мог успокоить его.
Сомнительно, чтобы человечество когда-либо смогло отказаться от наследства той планеты, где оно зародилось. Человек может натренировать себя и привыкнуть к изменениям древнего ритма, порожденного вращением Терры, но не настолько, чтобы стать чисто дневным существом на Рустаме. В средних широтах, где лежит Анкер, в середине зимы ночь продолжается сорок два часа. По необходимости между двумя отрезками ночи по четырнадцать часов каждый внутреннее и внешнее освещение превращает город в скопление маленьких солнц, горящих в темноте.
Под этой отгораживающей небо крышей из городского света делегаты второй сессии Конституционного Конвента поднимались по лестнице Вулф-Холла. Их насчитывалось около пятидесяти — мужчин и женщин. Хотя все были одеты соответственно с важностью предстоящего события, но сами костюмы различались столь же сильно, как и возраст делегатов. (Дэниел Коффин был самым старым, а самым юным был молодой человек, который и брился-то не чаще раза в сутки. Был тут профессор — важный и тощий, одетый в форменный мундир и брюки, серые как его голова, но с великолепной академической мантией на плечах; был инженер, вернувшийся к древней моде и напяливший на себя длинную юбку; а там морской капитан в форменной фуражке и медных блестящих пуговицах, загорелый и косоглазый, важно стоял рядом с летчиком в голубом мундире. Владелец ранчо в Низинах — Норт Перенс — в других отношениях вполне нормальный человек, нарядился в костюм из кожи и в ожерелье из зубов каких-то хищников. Женщина-врач подчеркивала свой социальный статус безукоризненным покроем жакета… Среди них Коффин чувствовал себя золушкой.
Читать дальше