Николай Захаров - Авантюристы. Книга 4

– Что с вами, герр Франкенберг?– обрадовалась Сюзанна.– Вам плохо? Дайте ключи, я сама все найду.

– Нет там этого сундука уже,– прохрипел Эммануил, промакивая лоб и шею носовым платком.

– А где же он?– Сюзанна сделала круглые глаза и уставилась на дворецкого, приоткрыв ротик и высунув острый, змеиный язычок.

– Я распорядился прибраться там в позапрошлом месяце и весь хлам выбросить,– прокашлял немец.

– Весь, весь?– изумилась Сюзанна, вытаращив глаза еще больше и прикусив в досаде нижнюю губку.

– Ну-у-у, взглянул, конечно, мимоходом…– признался дворецкий – … но ничего ценного не обнаружил. Старьевщик Джексон все утащил в свою лавчонку,– Эммануил солгал. Кое-что все же он из рухляди на чердаке себе прибрал. Канделябр бронзовый – почти целый, чернильный прибор из мрамора – слегка треснутый, медальон без цепочки почти… хрен его знает зачем предназначенный, но не ржавый… поэтому, /а вдруг серебряный/, ну и три черных костяных браслета /а вдруг слоновая кость/. Все это валялось у дворецкого в его хоромах, на первом этаже замка, под кроватью.

– Что делать, что делать?– запричитала Сюзанна, одергивая монастырское одеяние.– Может к старьевщику сбегать? Вдруг он еще не успел ничего выбросить? Бумаги я имею в виду.

– Беги,– отмахнулся от нее Эммануил.– Коли найдешь, то мне и не нужно ничего, вся премия твоя,– и добавил, заметив радостную улыбку на лице горничной: – Ну, разве что угостишь бутылочкой бренди с шальных-то денег. Посидим, поворкуем. Я тебе про жизнь свою расскажу. Она у меня завлекательно складывалась порой. Жаль, что Бог талантами эпистолярными не наделил, обязательно бы книгу написал про свое житье-бытье.-

Сюзанна выскочила не попрощавшись из помещения прачечной, где дворецкий проводил инвентаризацию постельного белья и понеслась в лавку к старьевщику, совсем рядом находящуюся. Миль пять, если полями и огородами.

Старьевщик Джексон очень удивился, увидев запыхавшуюся горничную экс-королевского семейства, которая влетела в его лавчонку и, глотая слоги, принялась выспрашивать про хлам, который ему всучил дворецкий два месяца назад, содрав целый фунт за тряпки и бумажки. За сундук этот мерзавец содрал еще столько же. А когда старьевщик припер его домой, то оказалось, что замок у сундука сломан, а петли перержавели и вообще цена ему как вязанке дров. Которая из него и получилась в итоге,– «Замылил глаза, морда еврейская»,– с неприязнью вспомнил убыточную негоцию старьевщик,– «Ведь глядел там на чердаке и сундучище прямо несокрушимым мерещился, оказался весь жучком изъеденный. Вот ведь негодяй. Колдун, не иначе. Жаль, что нынче их мерзавцев сжигать перестали. Хороший был раньше обычай. Не то, что нынче. Так и норовят объегорить»,– мрачно размышлял Джексон, слушая горничную.

– Чего надо, мисс?– перебил он ее на полуслове.

– Тетрадь там оказалась нужная. Сейчас молодой хозяин спохватился. И еще такой ролик бумажный, три браслета и металлический медальон без цепочки,– затараторила Сюзанна, более внятно.

– Не было там этого ничего,– отмахнулся Джексон.– Не-е, тетради были, много. Я их вон в тот угол свалил. Ищи, а браслетов и медальонов не видел. Только учти, мисс, я ничего за просто так из лавки не отдам. Это товар, коль оно мое тут и лежит.

– Сколько хотите?– пискнула Сюзанна расстроено.

– Два фунта чтоб и ни одного пенса чтоб здесь меньше.

– Да вы что-о-о!!!– взвыла горничная.– В своем ли уме-е-е??? Я что, себе что ли-и-и? Меня послали-и-и!!!

– Ну и я пошлю,– веско аргументировал старьевщик, усаживаясь на кучу бумаг в углу.– Два фунта или катись отсюда хоть в Париж.

– Да где я их вам, сэр, возьму немедленно-о-о!!! Нету у меня столько-о-о!!!– завыла Сюзанна, заламывая в отчаянии руки.

– Сколько есть?– живо заинтересовался ее платежеспособностью старьевщик-вымогатель.

– Десять пенсов есть. Хотите?

– Хочу, но этого мало. Остальные принесешь потом, а пока оставь-ка в залог что-нибудь. Вон колечко у тебя смотрю серебряное. У меня как в Швейцарском банке, не сомневайся, детка,– и не успела Сюзанна отдернуть руку, как уже колечко было сдернуто у нее с пальца и исчезло в кармане полосатого камзола Джеймса.

– Мамочкина память,– всхлипнула горничная и получила три здоровенных хлопка промеж лопаток, утешительных.

– Вот значит и не задержишься, коль память. Бери свою бумагу и проваливай за остальными деньгами,– старьевщик, пересел в плетеное кресло-качалку и принялся беззастенчиво рассматривать Сюзанну, роющуюся в макулатуре. Мужчина он был еще не старый, лет пятидесяти или шестидесяти, а может и сорока. С первого взгляда не определишь из-за огромных бакенбардов и усов «а-ля– Наполеон– III». Волосяной покров как-то размазывал очертания, но судя по цвету иссиня-черному усов, Джеймс был еще мужчина хоть куда. Правда, бакенбарды слегка побило инеем, а на голове волосы отсутствовали, то ли выпав, то ли выбривал их старьевщик, но лысина эта делала его и вовсе роковым красавцем. И видимо не только у русских бывает, что ежели «седина в бороду, то бес в ребро», но и англичане той же напасти не избежали и «седина им в бакенбарды, а все тот же бесяра в ребра». Джеймс прокашлялся и заботливым голосом осведомился: