Александр Зубков - Восхождение. Путь безмолвия

Жалсан резко отвернулся в сторону. Внутри разгорячившегося юноши все кипело. Теперь, приняв такое ответственное решение, он не скрывал свою ярость, бившуюся в такт его пульсу, и не видел причин сдерживать подступившие к глазам слезы.

– Вы даже не поинтересовались, что заставило меня прийти к вам, – не глядя на старика, горько сказал Жалсан потухшим голосом, роняя слезы на землю, – а свалили все на моего отца, хотя он ни в чем не виноват!

Монах осторожно поднялся с земли и молча попятился назад. Отдалившись от парней шагов на десять, он развернулся и поспешил к корпусам учебных заведений. Как только он скрылся в одном из них, Мимар и Тинджол повернулись и удивленно уставились на Жалсана. Он не обращал на них никакого внимания, пытаясь успокоить разбушевавшийся прилив необузданной силы. Мальчик молча смотрел в песок и ждал. Он понимал, что это не последняя беседа, поэтому старался настроить себя на уравновешенное и более взвешенное общение. Нет, он совершенно не жалел о том, в каком тоне прошел разговор, но все же понимал, что для достижения своих целей необходимо более четко себя контролировать. Парень не видел, как Мимар закончил есть. Не видел, как Тинджол, подкрепив свои силы, поднялся и навсегда покинул монастырь. Опустив голову, он видел лишь песок, который превратился для него в целый мир. Для того чтобы как-то отвлечься, Жалсан стал визуально приближать песчинки. Он мог увеличивать их до тех пор, пока каждая из них не становилась размером с Планету. Мысленно уходя в этот микромир, Жалсан обретал способность видеть его обитателей, еще более нереальных, чем звездные грифы. Они жили своей собственной жизнью, и парень многому научился у этих малюток. Большинство из них вели агрессивный образ жизни, поглощая друг друга. В этом случае Сознание погибших тут же воплощалось во вновь рождающихся неподалеку телах, получая возможность пройти очередной путь. Такие перерождения могли длиться бесконечно долго, но, в конечном счете, после многих тысяч попыток, эти крошки утрачивали склонность к враждебности, и в случае нападения более молодых душ, принимали смерть без сопротивления и даже с радостью, осознавая и принимая долгожданный шанс ступить на новую ступень своего восхождения.

Жалсан не только видел все это, но и чувствовал. Он не разделял этот микромир со своей реальной жизнью. У него не было учителя, способного втолковать в его неокрепшее сознание все эти прожитые жизни. Звездные грифы, погибшие сегодняшней ночью, снова вернутся и окунутся в новую битву, поэтому юноша совершенно не страшился смерти и верил, что после нее последует очередное рождение.

– Здравствуй, Жалсан, – вывел его из задумчивости приятный бархатный голос, моментально окутавший мальчика теплым куполом, вытеснив из его сердца ярость и былое непонимание.

Жалсан слегка вздрогнул и оторвал взгляд от песчинок. В ярком солнечном свете, бившему ему прямо в глаза, он смог рассмотреть силуэт человека в длинных желто-оранжевых одеждах. Он частично скрывал собой Солнце, и Жалсану казалось, что человек пылает в излучаемых им же золотых лучах. Теплота его голоса и необычный образ заставили Жалсана встать на колени и склониться перед ним в глубоком поклоне.

– Нет, нет, – рассмеялся монах, видя замешательство юноши. – Я вовсе не спустился к тебе с небес. Я настоятель этого монастыря и хочу поговорить с тобой.

Жалсан поднялся и еще раз посмотрел на него. Привыкнув к свету, он осознал неловкость ситуации и густо покраснел.

– Не переживай, – словно читая его мысли, произнес настоятель. – Лучше поешь. Тебе нужны силы.

– Я не притронусь к еде, – твердил Жалсан, безразлично глядя на миску, которую держал в своих руках монах. – Мне нужно стать учеником, и я им стану.

– Скажи мне, – миролюбиво продолжил настоятель, – почему ты хочешь стать учеником?

– Потому что я не такой как все, – ответил Жалсан, и в душе его вспыхнула надежда. – Я вижу то, чего не видят другие. Я чувствую то, что другим не подвластно. И мне это нравится. Но мне тяжело жить среди людей, в которых эти силы не разбужены. Я хочу, чтобы мне объяснили многие вещи, которые я не могу понять, но никто не может этого сделать. Поэтому иногда меня одолевает такая ярость, что я боюсь навредить родным. Мне страшно от того, что я могу причинить им вред, сам того не желая. Я хочу жить там, где меня поймут и направят. Там, где мне объяснят смысл тех миров, жизнь которых для меня открыта.

Лицо настоятеля обретало все более задумчивое выражение, и когда исповедь юноши угасла, монах ласково произнес: