Иван Яцук - Посвящение в мужчины

– И что за напасть сегодня: и Галина Ивановна всплакнула, и я вместе с нею,и ты вот рюмсаешь– все из–за этой булки: какая-то она слезливая попалась.

Помню тот неповторимый вечер в мягких красках уходящего дня.

Ранняя южная осень. Медленно, отдохновенно садится большое оранжевое солнце. Поселковый пастух гонит со степи сытое стадо: натруженно бредут, поднимая пыль, разнопородные коровы, распостраняя запахи плоти, кизяка, степи. Воздух густеет, очерчивает синим контуры хат, поют садовые славки, щеглы, потом один за одним смолкают, как инструменты в большом симфоническом оркестре. В небе яснее вырисовывается водянистый диск луны. День отошел. В наступившей тишине вдруг рассыпается соловьиное стаккато– тех–тех–тех– звучит прелюдия ночи. Так и в человеке: глохнет дневное, и рвутся наружу новые мотивы, и не спит, бунтует молодая душа.

Не в силах усидеть дома в свои шестнадцать лет, отправляюсь к Мишке и встречаю его по дороге ко мне. Не сговариваясь, кочуем вверх по улице в поисках приключений. Мишка, мой верный товарищ, рассказывает о новостях за те полдня, что мы не виделись. А я гляжу по сторонам на пышную, сонную роскошь цветов в палисадниках: жгучих чернобрывцев, нежнейшего сине– голубого крученого паныча, астр, душистого табака, ноготков, и мне то грустно, то вдруг распирает от предвкушения огромной жизни впереди. Хочется бежать и дерзко смеяться в небо.

На улице ничего не происходит достойного нашего участия. Мы оживляемся лишь когда где-то сбоку слышатся звуки музыки. Оказывается, гуляют свадьбу у Майгуров. Перезревшая невеста другого, не нашего поколения, жених– незнакомый щуплый паренек с маленькой птичьей головой. Скука. Помню особую темень, окружающую этот одиноко стоящий на отшибе дом, комок желтого рассеянного света во дворе, обязательную веселость подвыпивших гостей, толпу зевак, лениво судачивших о молодых. С реки неподалеку тянет холодной сыростью. Оттуда, когда молчит динамик, доносится азартный хор лягушек– квакшей – тоже один из последних концертов.

Неинтересно. Отходим немного в улицу и останавливаемся.Мишка смотрит на свои часы, недавно купленные, и солидно говорит:

– Скоро девять. Можно идти.

Он имеет ввиду танцы. Танцплощадка располагалась рядом с клубом. Здеь построили павильон, куда добровольцы приносили свою « аппаратуру». Не просто радиолу или магнитофон, а обязательно « аппаратуру». И священнодействовали над ней с важностью жрецов. Теперь по прошествии многих лет я вижу на их лицах редкий пушок, юную округлость подбородков, смешной апломб парней 17– 18 лет, за которыми крылась извечная застенчивость и желание выделиться. Ради этого они жертвовали своей «аппаратурой» – по тем временам вещью все-таки очень дорогой. Для нас же, мальчишек, эти владельцы стационарных, громоздких магнитофонов и сверхмощных усилителей со всякими украшающими цацками и наклейками казались, действительно, небожителями. Они веско и взросло говорили на любые темы, и мы, шнырявшие поблизости, принимали их высказывания за непреложные истины в последней инстанции.

Танцы устраивались по средам, субботам и воскресеньям. В четырнадцать-пятнадцать лет ватага пацанов закапывала томагавки «войнухи» и перемещалась к танцплощадке. Сперва просто смотреть на скопище людей, узнавать лица знакомых парней и девушек, непохожих на тех, что видишь днем. Расположившись табором за границей света, исходящего от столбов с фонарями, мы «травили» анекдоты, задевали одиночных девчат, спешащих на танцы – в общем, дурачились, как могли.

Взрослея, многие из нас продвигались ближе к павильону, гроздьями висели на его перилах, раскрыв рты, слушали деловые разговоры устроителей танцев. Когда они заканчивались, или когда танцующих разгонял дождик, мальчишки выбегали на круг и кривлялись, вроде бы пародируя взрослых. На самом деле, происходила бессознательная проба своих сил, пацаны незаметно уходили из детства.

Потом пришла очередь упражняться в танцах с нашими соседскими девчонками из тех, кого мы считали почти своими товарищами, не подозревая в них никаких других чувств и потому не стесняясь. Через много лет одна из них признается в первой любви ко мне. Что ж, останется лишь посетовать на превратности судьбы и нашу юношескую близорукость.

На танцах я и приметил Светлану. Раньше я ее не знал, так как учился в другой школе. Отныне танцы перестали быть просто зрелищем, интересным, но чужим. В семье только многозначительно переглядывались, когда я стал гладить брюки, чистить обувь, долго причесывать волосы.