Александр Речкин - Экспансия. Рой

Также на второй станции организовали нечто вроде ускоренных курсов для специалистов связи и наблюдения. Старшими в вахтенных сменах назначались сержанты или старшины из кадрового состава флота или сил орбитальной обороны, а в подвахтенные им отводились два-три человека из специалистов, призванных по мобилизации, и прошедших первичное ознакомление с новым оборудованием на планете.

.... В рубке наблюдения четвертого сектора Орбитальной станции 2 дежурили трое:

Сержант-мастер Симонович, огромный детина с лицом, покрытым оспинами, и манерой самым вкрадчивым тоном сообщать отвратительные новости, типа «два наряда вне очереди, сопляк»; резервист пятнадцатилетней давности Турлан Могарский, радиоинженер высшей квалификации и глава семейства из жены, тещи и четверых ребятишек, с небольшим брюшком; третьим нес вахту наводчик башенного станционного лазера, только что прибывший из учебного подразделения артиллеристов Ларгон Прома. Последнему Правительство Гентора в лице Императора объявило амнистию, как и многим другим заключенным, совершивших незначительные проступки вроде кражи кассы своих предприятий или бытовые преступления.

Сержант-мастер Симонович дремал в кресле в задней части рубки. Способность заснуть таким особенным способом, когда ты слышишь все вокруг себя, чувствуешь изменение температуры или запаха, видишь седьмым чувством, где находится каждый из присутствующих – и при этом все-таки спать, вырабатывалась годами безупречной службы кадровым сержантом на разных должностях и в разных подразделениях. Могарский пытался уснуть в специально подвешенном гамаке, так как его очередь дежурить наступала через два часа. Попавший в новые условия пребывания, инженер не мог привыкнуть к несколько меньшей силе тяжести на станции, и его обычно нагруженное избыточным весом тело испытывало определенный прилив бодрости, что и мешало уснуть. Вахту нес Прома. Он все еще находился под впечатлением от произнесенных сержантом ему прямо в ухо «ласковых» слов вкрадчивым тоном о том, что думает он, сержант-мастер Симонович,с двадцатидвухлетней выслугой, о тех недоделанных салагах, которых в детстве не учили правилам поведения и которые ничего тяжелее собственного – догадайся сам чего, недоучка! – в руках не держали, а, попав на первое, второе, третье (нужное подчеркнуть) дежурство в своей салажачьей службе, сразу начинают вести себя непотребно и класть ноги на пульт связи и наблюдения. Оторопевший Прома вскочил, вытянулся во фрунт и дослушивал последние фразы, недоумевая, как спящий, по его мнению, сержант, мог узреть момент, когда он вытянул затекшие в армейских ботинках ноги на пульт. Однако размышления на эту, скорее философскую, чем практическую, тему были прерваны каким-то бормотанием, доносившимся из гамака:

– непонятно, откуда взялась эта двойная звезда, мы ведь уже как восемь лет закончили составление полного реестра и сдали его в инфосеть для публикации…

– чего ты там бормочешь, Могарский? Какая двойная? Какой реестр? Не думай только, что если ты не смог уснуть сейчас, я потом стану проявлять к тебе жалость и давать еще пять минуточек, когда тебе придет пора давить задницей это кресло.

Могарский открыл глаза.

– правильно сержант говорит – недоучка ты, Ларгон, – незлобиво ответил резервист. – Твоя задача – наблюдать, а ты такой наблюдатель, что и не заметил до сих пор, что на треть от нуля вправо уже пятнадцать минут что-то моргает. Я подумал было, что это неизвестный нам двойник, который мы по невнимательности не внесли в коммерческий планетарный каталог звезд для инфосети. Это была специализации нашей конторы, чудо.

Приготовившийся выдать какой-нибудь очередной перл по поводу слишком умных резервистов, ввиду своего слишком ученого вида попавших в переделку под названием «мобилизация», Прома проглотил заготовленные слова и, в некотором страхе, что сержант обнаружит его невнимательность и придется, как минимум, выслушать очередной мерзкий монолог о его, ЛАргона, способностях к обучению и службе, повернул голову и посмотрел в направлении, указанном Могарским. Несколько секунд он разглядывал мерцающий огонек. Его практически невозможно было различить, и, к тому же, что-то показалось ему странным в этом мерцании… Потом он решил, что понял, что ему не нравится, и решил высказать этому умнику, что он думает о его наблюдательности. Поворачиваясь в сторону гамака с лежащим в нем сослуживцем поневоле, он начал: