Данияр Каримов - Когда проснется Харон [litres самиздат]

– Харон, начинаю сближение, – хрипит «Гермес». – Стыковка – по готовности.

– «Гермес», в стыковке отказано, – я испытываю искреннюю горечь, что вынужден произносить страшные слова. – Ты ставишь под угрозу людей, оставшихся на «Олимпе».

– Харон, очнись, – взрывается негодованием пилот шаттла. – Нам требуется срочная эвакуация на «Олимп»! Нам нужно его медоборудование!

– Прости, «Гермес», я не могу рисковать жизнями людей.

– Будь ты проклят, бездушный приемник, – голос на несколько мгновений прерывается надсадным кашлем, а затем продолжает. – Я иду на таран.

Осуществить задуманное он, впрочем, не уже не может. Патоген добивает пилота «Гермеса» прежде, чем шаттл ложится на нужную траекторию. Челнок, лишившийся управления, клюет носом и срывается вниз – к голубовато-зеленому полумесяцу Надежды. Вспомогательная система уговаривает меня успокоиться и уснуть, но я не могу оторвать взгляда от крылатой машины, пока ее грациозный силуэт не охватывает пламя. Чуть позже шаттл рассыпается яркими искрами в плотных слоях атмосферы. В этом погребальном костре сгорает надежда «олимпийцев». Получив известие о печальной судьбе колонии, экипаж принимает решение лечь в анабиоз. Бодрствовать на борту остается всего три человека – старший офицер, его помощник и один из несостоявшихся колонистов второй партии. Они клянутся следить за тем, чтобы в криокапсулы товарищей бесперебойно подавалась энергия. Уходящие в сон видят в них героев. Мне же кажется, что они просто боятся гибернации.

День Е

– Харон? Ты слышишь меня?

Вспомогательная система растолкала меня настойчивыми сообщениями с поверхности планеты, которую я давно отказался называть Надеждой. Откликаться не хотелось. В первый год после мора ко мне часто взывали роботизированные системы, уставшие от одиночества и ищущие в далеком собрате призрачное утешение. Я не мог подарить им цель или смысл. Сигналы стали поступать все реже, пока однажды просто не умолкли. Однако на сей раз вспомогательная система уверяет, что снизу пытаются достучаться вовсе не автоматы.

Голос, едва различимый за пеленой помех, вполне человеческий и кажется знакомым. Кто-то выжил? Но разве это возможно? Ксеноки? Ну нет! Это просто невероятно.

– На связи, – отзываюсь я.

– Он здесь, – радостно восклицает голос, и я узнаю его по обертонам. Он принадлежит той самой рыжеволосой девушке, что много лет назад кричала мне «До свидания».

– Прием! Харон, родненький, как я рада тебя слышать! Было тяжело, но… Мы выжили!

– Ты не одна? – задаюсь уточняющим вопросом, попутно знакомясь с данными сканеров. Они отмечают на поверхности три активные метки. Из двух с половиной сотен спустившихся на дно гравитационного колодца…

– Нас трое, – честно признается она.

– Поселок многие годы пустовал, – уточняю я, сверившись с архивными данными вспомогательной системы. – Где вы были все это время?

– Очень-очень далеко от поселка, – туманно отвечает собеседница. – До эпидемии в разные уголки Надежды отправили несколько разведгрупп. Мы должны были провести изыскательские работы. Потом, когда это случилось… Очнулась через несколько дней, а вокруг… Господи, я думала, что осталась здесь совсем одна. Чуть с ума не сошла. Каждый из нас добирался обратно по одиночке, а тут уже все мхом поросло. Знал бы ты, сколько усилий пришлось приложить, чтобы заставить работать этот проклятый передатчик. Где шаттл? Остальных эвакуировали? Их удалось спасти?

– Никого, – с грустью сообщаю я, осторожно прощупывая частоту «Олимпа». Корабль подозрительно молчит. – Шаттл потерпел аварию при взлете.

– Боже, – голос по ту сторону дрожит, а потом в нем просыпается тревога. – Что с «Олимпом»?

– Большей частью законсервирован, – уклончиво отвечаю я. – Люди на корабле погружены в анабиоз.

– Нам нужна помощь. Требуются рабочие руки, специалисты, оборудование, ресурсы. Сообщи на «Олимп». Патоген взят под контроль! Похоже, мы приобрели иммунитет.

Я благоразумно молчу.

– Харон?

– Мне кажется, это не лучшая идея.

– Харон, о чем ты?

– Я не имею права рисковать жизнями тех, у кого нет иммунитета.

– Если ничего не делать, они умрут в криокамерах, – ужасается она.

– В гибернации они все же имеют небольшой шанс выжить и дождаться помощи, – сухо возражаю в ответ.

– Шанс есть только здесь, на планете! До ближайшей обитаемой системы зов о помощи будет идти еще много лет!

– Прости меня, – я блокирую сигнал и ставлю помехи на частоте вещания с поверхности, чтобы сигнал не пробился к «Олимпу». Не стоиит искушать людей новой надеждой. Ее попросту нет. Если бы я имел слезные железы, то сейчас бы заплакал. Люди сделали меня несчастным и сентиментальным.