Дэниел Абрахам - Странные Псы

— Мам? — сказала Кара, когда отец снова выгнал Зана и Сантьяго за дверь. — Мне нужен дрон для отбора проб.

У её мамы между бровей всегда появлялась складка, когда она раздражалась, даже если в это время она улыбалась.

— Детка, ты же понимаешь, что я не могу сейчас уйти. Твой отец и я…

— Я смогу сама. Мне просто нужно помочь детям мамы-птицы. Только на несколько дней, пока они не привыкнут к тому, что её больше нет. Я всё испортила. Мне нужно это исправить.

Складка разгладилась, мамин взгляд смягчился. На миг Кара подумала, что она собирается сказать «да».

— Нет, детка. Прости. Отборочный дрон — вещь хрупкая. И если что-то пойдёт не так, нам неоткуда будет взять новый.

— Но… — Кара указала рукой на птицу.

— Когда я вернусь, мы с тобой достанем его, если ты ещё захочешь, — сказала мама, хотя маловероятно, чтобы это было правдой. К тому времени, как они вернутся из города, Зан устанет и будет гиперактивным, а родители просто устанут. Всё, чего они будут хотеть — это спать. Несколько птенцов нектарницы не будут иметь такого уж большого значения в мировом масштабе.

Голос Сантьяго раздался снаружи, и в нём слышались высокие, почти скулящие нотки юного, мужского нетерпения. Её мама двинулась в направлении выхода.

— Хорошо, мам, — сказала Кара.

— Спасибо, детка, — сказала мама и вышла. Было слышно, как они говорят, но не настолько чётко, чтобы разобрать слова. Зан кричал, Сантьяго смеялся, но издалека. Ещё через минуту их уже не было. Кара сидела в одиночестве в тишине дома.

Она прошла через комнаты, глубоко засунув руки в карманы и нахмурившись так сурово, что это было слегка больно. Она пыталась найти что-то, что было не так. Всё было на своих местах, за исключением того, что чего-то не хватало. На стенах около дверей были те же пятна, там, где их руки оставляли свои следы месяцами и годами. Белые чешуйки в углах показывали места, где слоистый пластик, который удерживал дом на своём месте, уже состарился. Дом был рассчитан всего на пять лет, а они жили в нём уже восемь. Её комната, в ней её растущий матрац, через коридор от комнаты Зана, с его матрацем. Её окно с видом на грунтовую дорогу, по которой только что ушла её семья. Злость засела под её грудной клеткой, прямо в животе, и она никак не могла избавиться от неё. Она заставляла всё в доме казаться мерзким и мелким.

Она бросилась на матрац, уставилась в потолок и подумала, не собирается ли она заплакать. Однако нет. Она просто лежала там какое-то время и чувствовала себя плохо. А когда ей это наскучило, она перекатилась и схватила свои книги. Они были в привязанном к ней тонком плёночном планшете. Её родители закачали туда стихи, игры, математические упражнения и рассказы. Если бы у них была возможность иметь доступ к сетям на той стороне врат, они могли бы обновить его. Но из-за военных это было невозможно. Весь контент на нём был рассчитан на девочку младше Зана, но это было всё, что она имела, поэтому она любила его. Ну или обычно это было так.

Она открыла рассказы, и стала проглядывать их ради одной определённой картинки, будто царапая рану. У неё заняло несколько минут, чтобы её найти, однако она это сделала. Книга с картинками под названием «Эшби Эллен Экерман в Париже», про маленькую девочку на Земле. Картинка была акварельной, серой с голубым с небольшими вкраплениями золотого на уличных фонарях. Эшби и её друг, обезьянка ТанТан, танцевали в парке, а за ними возвышались закрученные, прекрасные очертания башни Денье. Но то, что искала Кара, было в стороне. Старушка, сидя на скамейке, бросала хлебные крошки птицам, которых мама называла голубями. Вот откуда взялась злость. Старушка была добра к птицам, и никто не умирал. Никому не было больно. И это даже не было особым враньём, потому что судя по всему, на Земле она могла бы так делать. В Париже. Где она никогда не была и не видела ни единой причины когда-либо побывать. Но если всё в её книгах было про другие места с другими правилами, то ни одна из них не могла быть подходящей для неё. Это всё равно что прийти однажды утром в школу и обнаружить, что математика для тебя работает иначе, так что даже если ты получишь тот же ответ, что и все остальные, твой будет неверным.

Так что нет, ложью это не было. Всё лежало гораздо глубже.

Она сделала себе чашку бобово-лукового супа и ела, сидя за кухонной стойкой сама с собой. Она наполовину ожидала, что будучи расстроена так, как была она, она не сможет справиться с едой. Но напротив, еда, казалось, успокаивала её. Тишина в доме была почти приятна. Что-то связанное с уровнем сахара в крови, наверное. Это как её папа сказал бы. Кожа птицы начала блестеть, словно покрывшись слоем масла или воска. Это вещество могло остаться на стойке. Она подумала, может, вернуть тело обратно для того чтобы птенцы поняли, что им нечего ждать. Что они сами по себе. Она надеялась, что у них получится вернуться в гнездо. Было много всего, что могло съесть маленьких нектарниц, если они не смогут где-то укрыться.