Михаил Самарский - Зов памяти [litres]

– И, кажется, тоже разноцветная, – уточнил Леха.

– Да, точно, – присмотревшись, подтвердил профессор. – По-моему, мы попали на остров каких-то мутантов.

Неожиданно раздался истошный крик Марии. Мужчины кинулись к ней. Оказывается, ее напугала змея, которая выползла из-под листвы. Лицо Марии стало белым, словно манная каша. Она дрожала и пыталась что-то сказать, но у нее не получалось. Той-пудель, не обращая внимания на змею, с изумлением наблюдал за хозяйкой. Видимо, он испугался ее крика еще больше, чем она – змеи.

– И гадюка тоже с четырьмя глазами, – произнес Леха. – Очень странно.

– Смотри, барин, – отозвался Матвейка, державший в руках бабочку, – здесь у бабочек четыре глаза.

– Андреич, мне приятель рассказывал, что такие в Чернобыле летают… Елы-палы, – хлопнул себя по лбу Леха, – а мы случайно не в запретной зоне находимся? Может, тут радиация? Как проверить?

– Никак! – ответил профессор. – С помощью естественных человеческих чувств обнаружить ее нельзя.

– Может, по запаху или на вкус?

– В том-то и дело, что она не имеет ни вкуса, ни запаха, ни цвета. Она беззвучна и невидима.

– Но как-то же ее определяют? – развел руками Леха.

– Определяют, – тяжело вздохнул Кирилл Андреевич, – но обнаружить радиацию можно только с помощью приборов. Например, дозиметров или радиометров.

– Стремно, конечно. – Леха выругался и продолжил: – Но в любом случае что-то нужно делать…

В этот момент из пещеры вышел Дмитрий, рядом с ним шел парень на вид лет двадцати пяти.

– Знакомьтесь! Это Яр! – объявил Дмитрий. – Больше в пещере никого нет. Но Яр, между прочим, появился здесь благодаря мне.

– Что значит «благодаря тебе»? – удивился профессор.

– Я случайно уронил капсулу. Ну вы их видели, их там миллион. Она вдребезги, а на месте ее падения вдруг образовалось такое, знаете ли, – руками попытался изобразить шар Дмитрий, – облако, похожее на обычный пар. Через несколько секунд облако рассеялось, а на его месте прямо на полу лежал Яр.

– Это так? – спросил профессор.

– Да, – кивнул Яр и спросил: – Ситер, а почему у вас и остальных нет анализаторов памяти?

– Что еще за анализатор? – удивленно спросил Леха. – И еще раз, как ты назвал профессора? Осетр или свитер?

– Ситер – это планетарное, то есть межконтинентальное обращение к человеку, когда не знаешь, с какого он материка. Что-то вроде гражданин мира, – пояснил Яр и спросил: – Вы с какого континента?

– Допустим, Евразия, – ответил профессор. – Почему «допустим»? – удивился Яр. – Вы не знаете точно, с какого вы континента?

– Знаю, – улыбнулся Кирилл Андреевич. – Но…

– Вы не ответили на мой вопрос, – перебил его новичок, – почему у вас отсутствуют анализаторы памяти? Я сообщу о вас в Высший совет.

– Еще один! Черт побери, откуда вы беретесь? – хмыкнул Леха. – Тот в компетентные органы собрался заявлять, этот – в какой-то верховный совет. Ты чего, чувак?

– Не в верховный, а в Высший совет! – поправил Яр. – Если в вашей голове нет анализатора памяти, это уголовно наказуемо. Немыслимо, недопустимо, это…

– Братан, остановись, – похлопал его по плечу Леха, – хватит причитать. «Немыслимо, недопустимо», – передразнил он Яра. – Все у нас мысленно и все у нас допустимо. Ты лучше скажи, в каком году ты уснул? Ты ведь тоже случайно тут придремал, правильно я понимаю?

– Да, уснул, – подтвердил Яр. – Пока не могу разобраться, что произошло.

– Ну вот, видишь? – рассмеялся Леха. – Сам еще не разобрался, а уже сообщать куда-то собрался.

– Но…

– Давай без этих «но», – не дал говорить Леха, – ты так и не сказал, в каком году прикимарил.

– По какому летоисчислению вас утроит мой ответ? – спросил Яр.

– Новая эра у нас, – пояснил профессор, – то есть от Рождества Христова.

– Невероятно! – воскликнул парень и добавил: – Тогда, значит, в три тысячи двадцать седьмом.

– В каком? – недоуменно и хором спросили Леха и профессор.

– В три тысячи двадцать седьмом году, – повторил Яр и добавил: – Тридцать первый век.

– Профессор, – язвительно произнес Леха, – а мы тут с тобой удивлялись, сколько Матвейка проспал… А он, оказывается, просто прилег отдохнуть…

– А вы, я так понимаю, уснули ранее двадцать пятого века?

– Я – в две тысячи семнадцатом году, – вздохнул профессор и кивнул в сторону коллег по несчастью, – есть еще раньше.

– Я тоже в две тысячи семнадцатом, – сказал Дима.

– И я, – сказала Мария.

– А я – в тысяча девятьсот девяносто седьмом, – грустно произнес Леха.