Александр Лепехин - Тропа до звезд

— Принято. Ну что же, — теперь он снова обращался к Саймону, подчеркнуто деловито и нейтральным тоном, — мы на стабильном курсе, вектор по касательной, скорости выравнены. Дело за вами.

Лоцман был единственным членом экипажа, который не пользовался ложементом. Строго говоря, он и не являлся одним из корабельных служащих — Профсоюз договаривался с владельцами линий, и назначения на конкретный рейс согласовывали вне обычных флотских расписаний. Да и ложементы оставались скорее такой же данью традиции, как и галстуки с пиджаками, и присутствие военных на борту. Но только лоцману требовалась полная свобода действий и движений — которую, как ни парадоксально с таким названием, ему обеспечивал загон .

Выглядело это как невысокий, в десяток сантиметров, круглый пьедестал. Саймон прошел на середину, подключился — и тут же воспарил над полом. Силовое поле мягко обхватило его и приняло в самые нежные во Вселенной объятия. И самые надежные: что бы ни произошло с кораблем, лоцман остался бы жив. Слишком уж он был ценен, слишком уж редок, слишком дорог. Для всего человечества.

— Приступаю через пять, — предупредил Саймон, и капитан продублировал по общей связи:

— Господа пассажиры, через пять минут мы переместимся в систему нашего назначения. Капитан и команда желают вам приятного перехода .

Фраза тоже являлась чистой формальностью. Просто корабль вместо «тут» оказывался «там», в одно мгновение, без каких-либо внешних эффектов; переход не ощущал никто. Никто — кроме лоцмана.

Потому что именно лоцман и был переходом.

Вы когда-нибудь пробовали поднять космический корабль? Да, вот так, при полном « g », а то и более — поднять на собственных руках, взвалить на себя и не отпускать ту долгую, бесконечную секунду, пока мир вокруг сворачивается в игольное ушко, в субатомную горошину, а потом разворачивается обратно целиком. И при этом вроде бы понимаешь, что все ощущения строго субъективны, что происходит это сугубо в твоей голове, что на деле ты просто висишь в коконе силового поля и работаешь исключительно «силой духа», «верхней чакрой», «движениями анимы» — в общем, какие там еще были у яйцеголовых версии по «феномену лоцманов»? Но все же впечатления были непередаваемыми.

Поэтому, когда пять минут истекли и прозвучал предупреждающий сигнал, Саймон затейливо выматерился, поплевал на ладони…

И поволок.

Сам по себе транспорт серии «Нарвал» не являлся космическим аналогом древних океанских кораблей. В том смысле, что у него не было объемистых трюмов или многочисленных пассажирских кают. Нет, у экипажа имелись свои жилые площади — порой приходилось в прямом смысле дневать и ночевать на работе. Проще выходило перекантоваться в казенном уюте каюты или кубрика, чем гонять в гравитационный колодец или до терминала штатный челнок.

Больше всего корабль напоминал рыбий скелет. Вот крупная, вытянутая «голова» кабины, вот «хребет» с консолями-«ребрами» и закрепленным сверху «плавником» энергетической установки, вот «хвост» с развернутым оперением сенсорных мачт. Поднимающиеся с планеты лихтеры с грузом и пассажирами облепляли остов, фиксируясь на консолях и словно создавая «плоть» этой межзвездной «рыбы». Которая, в отличие от них, никогда не смогла бы нырнуть в глубины атмосферы и дотянуться до «дна» — до поверхности планеты.

Саймону порой вспоминалась та пара месяцев, которую он провел на лодке дяди Анджея. Тот в свое время, после очередной размолвки с ныне уже покойным дедом, послал всю родню на дальний вектор , отказался от прав, привилегий и доли в Семье, получил полагающуюся по Укладу Семей компенсаторную пенсию и купил себе яхту. Морскую, как в старину. И уплыл на ней куда-то в сторону Фиджи. Ловить рыбу, загорать на палубе и перевозить всякую мелочевку между островами.

Дядя Анджей был гей. Естественно, это вызывало трения. Настоящий Фишер обязан хоть тушкой, хоть чучелком, но произвести на свет потомство, и желательно побольше. Талант лоцмана не манифестировал себя в брате будущего главы Семьи, но это не имело значения. Неуловимый ген, отвечавший за способность чувствовать пространство, улавливать колебания массы и во мгновение ока переноситься, делать шаг по звездной тропе из одной точки галактики в другую — он мог проявиться и через поколение, и даже через два. Кровь лоцманов оставалась драгоценностью. Дар оказался редок, научными методами принципиально невоспроизводим, и между человечеством и иными мирами всегда маячил призрак молчаливой, устрашающе одинокой пропасти. Поэтому Анджея осуждали.