Андрей Страканов - Обратная сторона Земли

Ничем его здесь не кололи, никаких таблеток ему здесь не давали, хотя не исключено, что чем-то все же незаметно поили. Потому, что иногда ему все вдруг становилось «по барабану», в том числе и эти ежедневные беседы. В такие дни он не испытывал ничего кроме страшной усталости.

Он казался тогда самому себе неким гигантским моллюском и все, что было ему нужно в такие моменты – это сомкнуть поплотнее створки своей раковины и забыться в ее успокаивающей, исцеляющей темноте. И тогда он принимал свои провалы в безмыслие, как благо.

А иногда – бывало и такое – ему становилось невыносимо тоскливо и жутко. Он как будто превращался в этот момент в совершенно другого человека и тогда на какое-то мгновение начинал понимать, как нелепо и жалко выглядит он перед врачами – взрослый человек со своими глупыми, детскими сказками… Он готов был тогда сдаться, сказать: «Я болен. Помогите мне избавится от этого бреда…» Но все проходило и он опять замыкался в себе, в своей раковине. Он почти потерял способность реально оценивать в эти моменты свое состояние.

И совсем редко на него наваливалась злоба. Он давился ей, наверно он был в этот момент близок к тому, чтобы убить. Кого угодно. Но что-то, какой-то малюсенький светлый островок в его сознании еще мог противостоять этому страшному, невидимому шторму, бушевавшему в такие моменты у него внутри, позволял ему бороться с этой необузданной волной звериной злобы. Первый раз, когда все прошло, и он, обессиленный, лежал на кровати, у него вдруг появилась мысль, что та тварь передала ему что-то в неистовой попытке вырваться из плена, часть своего сознания что ли… Не спроста такой испепеляющей, безумной злобой светились тогда все ее шесть глаз и не спроста он обратил на это внимание! Может и правда вселился в него тогда демон и вовсе не врачи ему теперь нужны, а хороший экзорцист? Может быть и черные эти провалы не что иное, как моменты, когда его телом, его мозгом и сознанием владеет та мерзкая тварь? Может быть поэтому он ничего и не помнит об этих моментах?

Он разрывался между этими странными своими состояниями, будучи не в силах не только справиться с ними, но и до конца разобраться в причинах. И внутренняя борьба эта постепенно истощала его. Для врачей же у него налицо было начинающееся расщепление личности, а с ним и всякие прочие, сопутствующие этому процессу, прелести шизофрении.

Он чувствовал себя булгаковским поэтом Бездомным, оказавшемся психиатрической лечебнице. «Шизофрения? Вы уж сами профессора об этом спросите…» – шелестел, казалось, в его голове воландовский голос. Ну, неужели сумасшедший дом – это удел всех, кто прикоснулся к неизведанному, таинственному и загадочному?

Иногда же, пусть и не часто и не надолго теперь, но к нему возвращалось прежнее его спокойствие. Полное, абсолютное, холодное. И способность мыслить нормально. Он на короткое время становился прежним собой, почти прежним. В эти моменты он отчетливо понимал, что попал в ловушку, почти такую же, какую устроили – не без его помощи – даххи для той страшной твари.

Правда с небольшой разницей. Он, в отличие от этого монстра, мог двигаться. И это было для него еще ужаснее. Он мог двигаться, но это ничего ему НЕ ДАВАЛО, а лишь еще сильнее подчеркивало полную беспомощность его положения. Убедить в своей правоте он никого здесь не мог – для всех них он давно был просто душевнобольным пациентом. Убежать отсюда тоже было невозможно – двери тут запоров и ручек изнутри не имели, а окна, с небьющимся, в чём он имел уже возможность убедиться, стеклом, забранные снаружи красивой, ажурной, но весьма крепкой на вид решеткой, вообще не открывались. В этом просто и не было нужды – в каждой комнате воздух принудительно кондиционировался и вентилировался. Да и куда было ему бежать, даже если и предположить, что каким-то чудом ему удалось бы выбраться отсюда? И самое главное – зачем? Разве есть в этом мире кто-то, кто поверит ему, кто-то кому была нужна эта правда?

В минуты спокойствия его занимал и еще один вопрос, про который он потом забывал, проваливаясь в очередную пропасть черной тоски – почему же его никто не ищет? Ни Надя, ни его, пусть и немногочисленные, друзья, ни коллеги по работе. Вообще абсолютно никто! Это само по себе могло свести с ума…

Ну с Надей-то дело понятное – практически никакой информации друг о друге у них не было, и искать его в таких условиях для нее было все равно, что искать иголку в стоге сена. А вот со всеми остальными – совсем не понятно. Исчез человек – как его и не было. И что – так и надо? Так и должно быть?