Алексей Калугин - Синдром Лазаря

Я медленно тащился по обочине дороги под лучами палящего солнца, в пыли проезжающих мимо повозок, от которой нормальный человек давно бы уже зашелся в кашле. Но мне все это было безразлично. Тело оставалось для меня той точкой в пространстве, к которой был привязан мой разум, и для того, чтобы оказаться в нужном месте, я должен был заставлять эти жалкие останки двигаться.

Я шел очень медленно. Но поскольку ни жара, которая живым должна была казаться изнуряющей, ни дорожная пыль не мешали мне, у меня имелась возможность подумать о том, как изменился я после смерти. Кто я был прежде? Простой сельский житель, зарабатывающий на жизнь плетением корзин и прочим мелким ремеслом. После смерти я оставался все тем же Лазарем из Вифании, но при этом к моему сознанию добавилось что-то еще. Мне трудно выразить это ощущение словами. Казалось, я прожил не одну, а не меньше десятка жизней, сохранив всю мудрость, собранную в каждой из них. Разве мог бы прежний Лазарь на равных говорить с Назаретянином, который даже первосвященников ставил своими вопросами в тупик? Я же говорил как по писаному, не испытывая ни малейшего стеснения или замешательства. И при этом не просто повторял чьи-то слова, запавшие в память, – я высказывал собственные мысли и суждения, которых у прежнего Лазаря просто не могло быть. Кроме того, совсем недавно я открыл в себе удивительное свойство: в моей памяти всплывали образы того, что я никогда в жизни не видел. Это могли быть незнакомые мне лица людей или места, в которых я никогда не был. Меня это совершенно не пугало, только удивляло, и то не очень-то сильно. Я прекрасно понимал, что, прикоснувшись к Абсолютному Ничто, в котором помимо меня пребывали одновременно сознания миллионов и миллионов людей, чьи жизни оборвались прежде моей, я не мог остаться прежним. Я что-то перенял от них, они взяли у меня то, что было им интересно. А может, в момент пребывания в Небытии мы вообще были одним существом. Или единым разумом – так, наверное, будет точнее. Не знаю, доводилось ли кому прежде меня покидать Небытие, чтобы вернуться на землю в той или иной форме, сохранив при этом собственную индивидуальность, но то, что смерть одарила мой разум многими новыми свойствами и способностями, которыми я прежде не обладал, не подлежало никаким сомнениям. Более того, я был уверен, что при желании могу получать нужную мне информацию из любой точки Земного шара. Да, Земля, на которой мы живем, по форме похожа на шар, хотя кому-то, наверное, трудно в это поверить! Но пока я еще боялся пользоваться этими новыми для меня способностями. И, кроме того, в данный момент меня интересовал только один человек – Назаретянин. А о том, что сейчас он находится в Иерусалиме, мне было известно доподлинно.

В Иерусалим я вошел уже в сумерках. К тому времени мой хитон весь пропитался дорожной пылью, а местами на нем виднелись темно-коричневые пятна гнилой слизи, проступившей даже сквозь бинты. Должно быть, и смрад от меня исходил омерзительнейший. А довершала картину торчащая в сторону сломанная в колене нога, на которую я опирался, словно на деревяшку, что привязывает к культе одноногий.

Понимая, что в таком виде меня не пустят ни в одно мало-мальски приличное заведение, я направился к северной части города, где среди остовов домов, сгоревших во время пожара, случившегося с полгода назад, на ночь находили себе пристанище бездомные, нищие и прокаженные, днем промышляющие попрошайничеством на улицах Иерусалима.

Но даже прокаженные, рядом с которыми я попытался пристроиться, потому что не боялся заразиться их страшной болезнью, погнали меня прочь, настолько страшное зловоние источало мое полуразложившееся тело. А может быть, они сразу почувствовали во мне чужака – человека не от мира сего. Как бы там ни было, но стоило мне только пристроиться у полуобвалившейся стены, как в меня тотчас же полетели камни и нечистоты, сопровождаемые угрозами разобраться со мной по-серьезному, если я тотчас же не уберусь отсюда.

Спорить было бессмысленно – для меня уже не осталось места среди живых.

Чтобы подняться на ноги, я оперся рукой о стену и потерял при этом два пальца – большой и указательный. Выбравшись из развалин, я забрался на кучу мусора – единственное место, откуда меня никто не гнал. Мне не требовались ни сон, ни отдых, но, выйдя на улицы Иерусалима до восхода солнца, я рисковал попасть в руки римских солдат, в ночное время следящих за порядком в городе. Евреям не запрещалось выходить ночью на улицы, но мой вид был настолько ужасен и дик, что непременно привлек бы к себе внимание стражи, за чем последовало бы дознание с целю выяснить, кто я такой и что делаю в Иерусалиме.