Галина Полынская - Чужая звезда Бетельгейзе

– Эта глупость свела с ума моего отца и теперь делает со мной тоже самое, – отрезал Грэм. – Ты можешь вернуться, недалеко еще ушли.

Захария замолчал.

– Кажется, кто-то идет, – Кара взлетела выше, освещая панораму. – Смотрите, какой-то человек.

Едва переставляя ноги, прямо на них плелся старик в лохмотьях. Глубокие морщины избороздили его желтое лицо, борода и волосы висели серыми клочьями, белые глаза неподвижно смотрели в пространство. Когда на его лицо попали отблески огня Кары, глаза вдруг ожили, воспаленные веки часто-часто заморгали, он с трудом разомкнул губы, будто сделал это впервые за много лет и что-то произнес треснувшим голосом.

– Что он говорит? – поинтересовалась Кара.

Услышав ее голос, старик упал на колени, простирая руки к говорящему огню.

– Сейчас… я попробую понять.

Грэм решил применить тот же трюк, что и с письмом, он стал вслушиваться в бормотание старца. И постепенно сквозь бессмысленный набор слов проступили законченные предложения:

– Огонь животворящий, выведи меня из ада! – в исступлении повторял он. – Или срок мой пришел, смерть моя долгожданная?

– Что он говорит? – повторила Кара.

– Что-то о смерти.

– Дети ада, – старик протянул руки к Грэму с Захарией, – где я, дети ада? За что я тут, дети ада?

– Не могу понять, чего он от нас хочет.

– А ты можешь ответить ему на его языке? – Захария на всякий случай встал за плечом Грэма и положил ладонь на рукоять одного из своих мечей.

– Нет, я его понимаю, но говорить, как он не могу. Идемте, мы все равно не знаем, чем ему помочь.

Они пошли дальше, а старик все тянул руки им в след, повторяя:

– Где я, дети ада? За что? Дети ада…

Дождавшись, когда на вершины деревьев упадут прозрачные свежие сумерки, Апрель подошел к серебряному зеркалу и нажал на незаметную выемку в раме. Зеркало дрогнуло и стало приоткрывать потайную дверь, впуская хозяина в скупо обставленные апартаменты. Апрель был скромен в своих потребностях, единственное, к чему он был строг – к удобному спальному месту. В нише висели одежды, которые редко можно встретить на Альхене, а уж увидать в таком наряде члена Сената и вовсе было бы чудом. Сбросив опостылевший балахон с мантией, он тщательно, не пропуская ни единого мелкого крючка, застегнул прохладную, белую до голубизны рубашку, надел черные, незаменимые при верховой езде брюки и накинул поверх рубашки короткую тонкую куртку без рукавов. Довольный своим внешним видом, он приоткрыл дверь, ведущую во вторую комнату, и посмотрел в щель. Все пространство занимали зеркала, выстроенные в причудливые коридоры, но ни в одном стеклянном хвосте не виднелось дрожащей дымки – ни один из коридоров не работал. Осторожно, будто боясь разбудить младенца, Апрель притворил дверь и пару минут разглядывал ее тонкий древесный рисунок, будто читал оставленную ему записку.

На смену зеленому Медиуму пришел голубой Рим и заполонил собою почти все беззвездное небо. Гигантский плоский диск завис в такой опасной близости от земли, казалось – протяни руку и можно постучать по нему костяшками пальцев, как по старинному тонкому блюду. Сухая почва с глубокими трещинами сменилась более влажной вязкой почвой, окаменевшие скелеты деревьев – толстыми темными листьями, росшими пучками. Порой такие «розетки» доходили юношам до пояса, источали листья сладковатый приторный запах.

– Предлагаю передохнуть, – сказал Захария.

– Да, – кивнул Грэм, – не мешает перекусить.

Они расположились подальше от листвяного пучка, избегая дышать его удушливо гиблым ароматом. Захария положил на землю мешок, развязал его, вынул сложенную вчетверо белую тряпицу, расстелил и принялся доставать кушанья. Грэм сначала сел на землю, а потом лег на спину, вытягиваясь. Теперь он был лицом к лицу с безмятежным голубым Римом. Отчего-то душа проникалась уважением к этим потаенным светилам, хотелось узнать их судьбу и историю… но Грэм знал, понимал, как язык чудного старика с белыми глазами, – все три звезды сумеречной Альхены кому-то дали обет молчания и никогда его не нарушат.

Апрель спускался вниз по тайной лестнице, она вела прямиком в стойла каргонов. Его каргон не имел ничего общего с ленивыми скотинами, запряженными в повозки. Холеное, поджарое животное с темно-серой, будто посеребренной шкурой, издало тягучий мяукающий звук, увидав хозяина, что означало радостное приветствие. Апрель потрепал его по морде, и, игнорируя снаряжение для удобства езды на каргонах, ловко запрыгнул ему на спину и взялся за два кожаных уса, торчавших из ноздрей животного – природа будто специально создала этих тварей для удобной езды, даже позаботилась о естественной узде. Пригнувшись к сильной жилистой шее каргона, Апрель выехал из стойла и пустил зверя мягким шагом. Обточенные аккуратные копыта цвета старого янтаря мягко ступали по земле. Впереди виднелся оградительный ров, но пересекать его и попадаться на глаза охране Дома не входило в планы Сенатора. Он знал, где ров немного сужается, в этом месте каргон мог его перепрыгнуть.