Генри Олди - Королева Ойкумены

Все в курсе, подумала Регина. Ну хорошо, все, кроме паникера-консула. Спросите у дамы, на какой ягодице у меня родинка – ответит: «На левой!», не задумавшись ни на минуту. Иногда кажется, что все сплетники Галактики – телепаты. Им никто ничего не рассказывает; они всегда и всё знают.

В кабинете было светло. Огромное, во всю стену, окно открывало взгляду зимний пейзаж. К консульству примыкал крошечный парк: три-пять аллеек, беседка, скамейки. Снег превращал парк в сказку. Колючие, синие искры плясали на сугробах. Чуть дрожали, ловя ветер, седые лапы елей. На расчищенной аллейке предательски чернела гладкая, отполированная подошвами «скользанка». Бери разгон от кованой, увенчанной пиками ограды, оттолкнись – и лети себе, визжа во всё горло…

…до самого Чирима.

Страха не было. Ни капельки. Напротив, голову кружил веселый, чуточку безумный интерес: что дальше? Регина сбросила шубку на подоконник. Еще один белый, пушистый сугробчик. Чудится, что зима тайком прокралась в дом. Задним числом девушка понимала, что это как вино – после эйфории наступит похмелье – но заглядывать на шаг вперед, предполагать и заранее ужасаться возможным последствиям… Нет, ни за что. В такой дивный день не может случиться ничего скверного.

Минут пять она любовалась парком. Заскучав, присела к столу. Сразу, словно только этого и ждала, включилась рамка связи. Гипер, подумала Регина – и ошиблась. Из рамки на девушку смотрел мужчина лет пятидесяти, седой не по возрасту. Черты лица и светлая кожа выдавали в нем ларгитасца. Армейская рубашка без погон, закатанные до локтей рукава открывают сильные, заросшие жестким волосом предплечья…

– Говорит Фридрих Ромм, советник командующего ПВО Непайского округа, – левую бровь советника трепал нервный тик, противореча и спокойствию лица, и голосу: тихому, усталому. Нос Ромма заострился, как у мертвеца. – Это единственная, оставшаяся у меня в распоряжении линия связи. Прямой канал из лазарета. Докладываю: Ревенский аэродром уничтожен высадившимся десантом противника. 32-я зенитная батарея уничтожена. Командующий, генерал-лейтенант Омъяяк, погиб. Заместитель командующего, полковник Рахпак, погиб. Начальником штаба Чуменом принято решение выходить из окружения в направлении Чирима, автономно от 11-й пехотной бригады. Советники Ронфельд и Штаубе, а также военный переводчик Витман с женой идут вместе с отрядом. Я остаюсь.

– Это вы мне? – глупо спросила Регина.

Фридрих Ромм не услышал. Связь была односторонней.

– Моя жена лежит в лазарете, – советник достал серебряный портсигар, закурил, выпустив сизый клуб дыма. – Пневмония. Она не транспортабельна. Свое оружие я отдал Витману. Ему оно нужнее. Мне оставили пистолет. Местное барахло, дрянь. С другой стороны, много ли нам с Луизой надо? Я знаю приказ. И исполню свой долг. Если меня кто-то слышит, прощайте. Конец связи.

Он встал. Рамка, повинуясь автоматике, дала общий план: больничная палата, две койки пустуют, на третьей спит женщина в байковой пижаме. Когда Ромм подошел к женщине, изображение, мигнув, исчезло. Звук остался: хриплое дыхание, шарканье обуви – казалось, советник бродит по палате или, сам не зная, зачем, вытирает обувь о резиновый коврик…

Сухой треск выстрела.

Еще один.

– Ри? Как здорово, что ты здесь…

В дверях стоял Ник: встрепанный, румяный, только что с мороза.

Человек ненавидит свое тело.

Редкие исключения лишь подтверждают правило. Краткий миг, когда силач-культурист доволен кучей мускулов, сменяется долгим спуском с вершины могущества. Год-другой красотка любуется собой в зеркале, и вот – морщинки, складки, целлюлит. Что говорить об остальных? Тело требует, гадит, отказывается. Телу холодно, жарко, плохо. Оно устало, оно хочет спать или напротив, не может заснуть до утра. Колет под лопаткой, сломался зуб, шалит печень. Старость грозит пальчиком: эй, берегись! Ох уж это тело, кто тебя придумал…

Хочется совершенства. В смысле, чтоб без тела. Ему ни за какие коврижки не стать совершенным. Значит, пошло вон. Мы как-нибудь сами, без твоих закидонов.

Я иногда думаю, какое же это счастье – тело, постоянно требующее заботы. Потому что не в силах вообразить ничего более страшного, чем жизнь «чистой» личности. Встреча с самим собой в темном переулке, нож блестит во мраке, и нет тела, способного отвлечь, прикрыть, избавить от необходимости сделать шаг и взглянуть в глаза тому, кому не соврешь, даже если очень захочешь.