Генри Олди - Изгнанница Ойкумены

«Пальмы. Море, – подумала Регина. – И эта дура. Нет, две дуры…»

Внизу от пирса отчалила А-платформа с компанией ныряльщиц. Скользящая над гребнями волн платформа с ее пятью суставчатыми аппарелями напоминала человеческую ладонь – так несут мальков, чтобы выпустить в пруд. Ныряльщицы, дебелые тетки с Хиззаца, галдели и хохотали. Они заранее поделили весь несобранный жемчуг, разложенный для них на дне дип-обслугой – в раковинах, помеченных флюомаркерами. На краю платформы, не смешиваясь с шумными туристками, сидела троица «акульих плясунов», мелких, как профессиональные жокеи. Плясуны смотрели на восток. Там, у горизонта, медленно брел огромный лентяй – туристический лайнер «Левиафан». Он сиял даже при свете дня. Регина отвела взгляд. С некоторых пор она разлюбила смотреть на корабли у горизонта.

– Я не касалась ваших мыслей. Я просто знаю, что у вас нет иного заключения, кроме депрессии. И то – купленное. Малыш Хорхе и депрессия – несовместимы. Вы забываете, с кем имеете дело. Ваш клиент утверждает, что я копалась у него в мозгах. В его волосатых, воняющих потом мозгах. Суд обязательно назначит экспертизу.

– И что?

– Ни один пси-эксперт не подтвердит слов вашего клиента. Давайте объясню на примере. Вам в детстве удалили аппендикс. Позже, в молодости, пласт-хирург свел вам шрам. Проклятье, да хоть заново пришил чужой аппендикс! Ни муж, ни любовник ничего не определят. Но профессиональный медик-эксперт, проводя обследование, сразу скажет, что вас когда-то оперировали. И подтвердит сказанное документально. Вы понимаете, о чем я?

– Какое отношение имеет аппендицит к иску моего клиента?

– Прямое. Вторжение, которое инкриминирует мне малыш Хорхе, оставляет следы. Опытный пси-эксперт, исследовав мозг Рамоса, сразу определит, что ваш клиент врет. Это вам, милая моя, кажется, что чтение чужих мыслей, а уж тем более похищение воспоминаний – следы на воде. Поверьте, эти следы хорошо различимы.

Регина продолжила любоваться океаном. Позиция адвоката была менее выгодна: киттянка если чем и любовалась, так это спиной госпожи ван Фрассен. Спокойной, уверенной, слегка надменной – а если верить записному вралю Хорхе, так еще и привлекательной – спиной женщины, знающей себе цену.

Акустика здесь была прекрасная. Адвокат и так все слышала.

– Вот лет через десять эксперт мог бы и засомневаться. А сейчас, по прошествии каких-то четырех месяцев…

– Вы лжете мне.

– Обратитесь в пси-консультацию. Они скажут вам то же самое. А еще лучше – начинайте судебный процесс. И поверьте, что я оценю свой моральный ущерб не в жалких полмиллиона. Когда суд меня оправдает – а меня оправдают, не сомневайтесь! – я выставлю малышу Хорхе такой счет, что Галактика содрогнется. Придется вам сократить расходы на косметику.

Адвокат долго молчала. Регина прислушалась. Нет, телепатия не понадобилась. Во-первых, нельзя: нет никакой гарантии, что за соседним столиком не сидит нанятый эксперт, притворяясь туристом, и чутко ловит – не нарушит ли госпожа ван Фрассен законы внаглую? Во-вторых, и без телепатии слышно: страха в молчании киттянки нет. Так замолкают, прежде чем выкатить на огневой рубеж тяжелую артиллерию.

Внизу, на средней террасе, заиграла музыка: две мандолины и гобой. Крики чаек вплелись в мелодию нервным контрапунктом. Казалось, сама Китта старается нарушить молчание женщин, интересуясь продолжением.

– Я не верю вам, – наконец сказала адвокат. – И знаете, почему?

– Почему же?

– Нос, – киттянка взялась за крылья собственного носа и слегка подергала. Жест по идее должен был обличать. Но это только по идее. Защитнице малыша Хорхе следовало бы брать уроки актерского мастерства. – Татуировка. Ваш нос татуирован?

– Вы наблюдательны.

– А тогда? В дни, когда вы наслаждались обществом моего клиента?

– Тогда – нет.

– Это хорошо, что вы не отрицаете…

– Глупо отрицать то, что запечатлено на куче голографий. Мы с малышом Хорхе не прятались от объективов. Напротив, Рамос сам с большим удовольствием снимал нас. Смеялся: на память. Сейчас я понимаю, что под памятью он подразумевал пятьсот тысяч. Говорите, я рылась в его памяти? Честное слово, так и слышу хруст ассигнаций.

– Перед приездом на Китту вы свели татуировку. Зачем?

– Не хотелось выделяться во время отдыха. Мало кто умеет читать ларгитасские татуировки. Большинство полагает их причудой, вроде пирсинга. И все-таки… Я устала регулярно отказывать в просьбе выяснить тайком, изменяет ли муж соседке по этажу, или излечить арахнофобию прямо в парикмахерском салоне. Я хотела покоя.