Андрей Ливадный - Жизненное пространство

Начал накрапывать мелкий дождь. Дальнейшее молчание становилось невыносимым, и Илья Андреевич, желая сломать эту напряженную тишину, спросил:

— Ты на машине?

Она отрицательно покачала головой.

— Отдала в ремонт на днях. Тут рядом станция пневмопоезда.

Он отрицательно покачал головой и вдруг отеческим жестом обнял ее за плечи, ощутив, как Шейла напряжена, как вздрогнула всем телом от его прикосновения…

— Давай-ка я тебя подвезу, — предложил он. — А по дороге обсудим наши проблемы, ладно?

Шейла согласно кивнула, и они пошли к решетчатым воротам, подле которых на парковочной площадке стояла машина Горкалова.

— Почему вы отказываетесь взять меня с собой? — с плохо скрытой дрожью обиды в голосе наконец спросила она.

Горкалов нахмурился.

Он знал ответ на заданный вопрос, но внутреннее понимание не всегда можно облечь в гладкие формулировки. Он чувствовал себя в этот момент, как та собака, которая все понимает, вот только сказать не может…

Действительно, как объяснить ей то, что пережито самим? Как убедительно доказать, что война — это жернова, которые сначала перемалывают душу, а уж затем добираются до плоти. И слишком часто выжившие начинают впоследствии завидовать павшим, хотя никто не признает такого состояния вслух. Ему захотелось сказать ей: девочка, если я возьму тебя с собой и вдруг оправдается самое худшее, о чем я говорил, сидя за столиком в кафе, то ты никогда уже не будешь прежней, не наденешь это пальто, — ты просто не сможешь носить белый цвет и станешь одеваться, как Шерман, потому что на черном не видна кровь, которая навек пропитает твою душу, изменит сознание, ты потеряешь почву под ногами, как теряли ее мы в своих первых реальных боях. Но у нас была Конфедерация, мы верили в символы, а во что поверишь ты, где найдешь новую точку опоры для своего пошатнувшегося разума, когда само понятие Человечество сейчас рассыпалось на отдельные, утратившие смысл и общность буквы, каждая из которых являет собой лишь обозначение звука, не несущего общего смысла?..

Он ничего не сказал, лишь подумал об этом.

Отчетливо щелкнули электрозамки его «Гранд-Элиота», услужливо распахнулись две передние дверки, мягко осветился уютный, пропитанный запахом искусственной кожи салон.

Глядя, как Шейла садится в машину, Горкалов вдруг ощутил душевную боль и с убийственной ясностью осознал, что все же, несмотря на свою осволочевшую натуру, Джон Шефорд, сам того не подозревая, оказался прав в одном, невольно или, быть может, намеренно ударив, как опытный садист, в самую потаенную, болевую точку души — Горкалову было пятьдесят пять, жизнь рикошетом ушла на излет, и все, что могло в ней быть, проскользнуло мимо, канув в последнем, пустом двадцатилетии.

Кем он был на самом деле? Отставным полковником, которому никто не слал писем, никто не звонил, — осколок прошлого, пропустивший из-за собственной обиды и недоумения самое главное — невосполнимый кусок собственной жизни. И вот теперь, словно очнувшись от летаргического сна, он вновь пытался войти в ту воду, которая уже унеслась: он снова возвращался в строй, и в его машину садилась молодая привлекательная женщина…

Хлопок двери отсек морось дождя, а вместе с ним и эти неинтересные и ненужные никому мысли.

С тихим шелестом заработал водородный двигатель, мягко осветились шкалы приборов, из автоматически включившегося кристаллопроектора чарующей, тревожащей мелодией полилась тихая музыка.

«Гранд-Элиот» неожиданно резко ушел с паркинга, так что ведущие колеса взяли рывок с короткой пробуксовкой.

Шейла вопросительно посмотрела на Горкалова, но опять промолчала, и эта ее сдержанность так остро напомнила Нормана, что Илья на миг подумал: «а может, она права, и это я уже впадаю в маразм, заслоняя дорогу тем, кто идет вслед, кто, несмотря на молодость, сумел поверить в общечеловеческие ценности и готов бороться за них?»

— Где ты живешь? — спросил он, сбрасывая скорость и плавно вписывая машину в закругление дорожной развязки, словно извиняясь этим аккуратным маневром за свой рывок с паркинга.

— Северный сектор, тридцать пятый уровень, седьмая параллель, — лаконично ответила Шейла, которая так и не дождалась от него вразумительного ответа на заданный ранее вопрос.

Горкалов кивнул. Исполинский мегаполис, выросший на месте исторической посадки колониального транспорта «Кривич», условно делился на секторы и уровни. Бесчисленные названия улиц, направления которых дублировали друг друга на разных высотах вздымавшегося к облакам города, давно утратили значение и смысл и все чаще подменялись термином «параллель» с добавлением ее номера.