Виктор Гутеев - Пришлые

Бронированная «кобра», петляя по извилистой горной дороге, быстро покидала район боевых действий. Чёрные борта идущею без подсветки бронетранспортёра терялись в предрассветном сумраке, движение бронемашины выдавал лишь шум дизеля да лёгкий скрип торсионов.

Внутри на жёстких скамьях десантного отсека сидели трое. Тусклый свет плафона, неровно падая на усталые лица конвоиров и белоснежные бинты, укутавшие голову пленника, невольно навевал дрёму. Стараясь не уснуть под монотонное урчание двигателя, грузинские гвардейцы лениво перекидывались словами, изредка бросая равнодушные взгляды на пленного русского.

— Не пойму, зачем он нужен? — подавляя зевоту, сказал один из гвардейцев, указывая небритым подбородком на привалившегося к борту пленника. — Лицо обгорело, в боку дыра. Прикончили бы по-тихому, и дело с концом.

— Ничего ты, Дани, не понимаешь, — возразил второй, — этот урод — первый взятый живым офицер. Видел, как у того журналюги глаза горели?

Дождавшись утвердительного кивка, гвардеец самодовольно растянул губы в улыбке:

— То-то и оно. Вот доставим ублюдка в штаб, увидишь, сколько писак там соберётся. Перед тобой, Дани, сидит будущая звезда телеэкранов.

— Какой толк от такой звезды? — стоял на своём Дани. — Морда в бинтах, как у мумии, кроме дырок для глаз и показывать нечего. Говорю тебе, надо было его кончать или оставить в ущелье, сам бы сдох.

— Таких оставлять нельзя. Глянь, как он на нас смотрит, того и гляди в глотку вцепится.

Гвардейцы как по команде заглянули в мрачно сверкавшие глаза пленника.

«Чего уставились, мать вашу», — недобро глядя в лица гвардейцам, молча выругался Алексей.

На душе было премерзко. Плен, гибель товарищей, пугающая неизвестность до предела натянули нервы. Покачиваясь на жёстком сиденье, Алексей судорожно сжимал скованные наручниками кулаки, когда машину трясло на ухабах. Вколотые грузинским медиком обезболивающие теряли силу. От тряски обожжённое лицо и простреленный бок начали саднить. Боль росла, и вскоре в монотонный шум двигателя вплёлся сухой скрежет зубов.

Стараясь отвлечься, принялся вспоминать события ночи. На память тут же пришёл сумасшедший стрелок, утверждавший, что три раза стрелял в Алексея, но пули, пробив его навылет, каким-то чудом оставили его в живых.

«Лучше б ты действительно попал», — кривясь от боли, вздохнул Алексей.

Бронетранспортёр тряхнуло особо сильно, с губ сорвался болезненный стон.

— Заткнись, падаль, — дико коверкая слова, прошипел один из конвоиров.

— Да пошёл ты, — с трудом шевеля обожжёнными губами, огрызнулся Алексей.

Удар прикладом отозвался новым взрывом боли и окончательно вывел Алексея из себя. На смену жалости к собственной судьбе пришла злость, затмившая и боль, и все остальные чувства.

«Сука, — клял Алексей гвардейца, — молокосос недоделанный. Попадись ты мне в другое время, я бы из тебя, мразь, ремней нарезал».

В отчаянном порыве он кинулся на гвардейца, стремясь скованными спереди руками дотянуться до ухмыляющейся хари. Удар в шею сшиб ловящего ртом воздух Алексея на дно бронетранспортёра. В лоб упёрся ствол автомата, в уши впилась чужая злая ругань. Отпинав не в меру разошедшегося пленника, гвардейцы демонстративно передёрнули затворы автоматов и вновь уселись на сиденья.

Задыхаясь от бессилия, Алексей лежал на грязном полу, уперевшись затуманенным взором в потолок бронетранспортёра. Злость прошла. Душу заполнили пустота и отчаяние, толкнувшие Алексея на исповедь перед тем, в кого никогда не верил.

«Господи, — впервые за двадцать восемь лет жизни обратился он к Богу, — всю свою жизнь, начиная с детского дома и кончая бесконечной войной на Кавказе, я был не лучшим твоим представителем. Я знаю, что не сделал в жизни ничего, о чём стоило бы говорить, а тем более гордиться, но сейчас уже ничего не изменишь. Твои служители утверждают, что люди должны с честью пройти данные тобой испытания. Мои, наверное, подошли к концу. Не буду скрывать, что никогда по-настоящему в тебя не верил, да что греха таить, не верю и сейчас. Но если ты всё-таки существуешь, слышишь меня и видишь, то прошу тебя Всевышний — помоги, и я обещаю, что больше никогда не усомнюсь в твоём присутствии».

Усмехнувшись глупости собственного порыва, Алексей прикрыл глаза и начал медленно погружаться в растущую с каждой минутой боль.

Что и откуда прилетело, он сначала даже не понял. Свет ослепительной вспышки, ворвавшись сквозь узкие бойницы в бортах бронетранспортёра, развеял полумрак десантного отсека. Словно в замедленной съёмке, Алексей наблюдал, как, пробив борта и сметая всё на своём пути, внутрь бронетранспортёра ворвался град осколков.