Андрей Ливадный: Смежный сектор

Некоторое время Николай занимал себя тем, что всматривался в надписи, то и дело возникающие на экранах плоских мониторов, расположенных под острым, неудобным для восприятия углом относительно его ложа.

В состав штурмовых групп обязательно входил компьютерный техник. Это звучало громко, если учитывать глубину познаний Астафьева в области кибернетики. Да, он читал древние наставления, но мало что понимал в них. В период усиленной подготовки его попросту заставили вызубрить последовательность команд, которые он должен был ввести в главный компьютер, чтобы ресурсы Мира были перераспределены в пользу людей.

Их группа попала в засаду и была уничтожена, не преодолев и половину пути до заветного центра управления. Судя по отголоскам близкого боя, другим отрядам также не удалось победить в схватке за ежегодное перераспределение ресурсов.

Зачем мы живем?

Мысль периодически поднималась из глубин подсознания, примешиваясь к обрывочным болезненным воспоминаниям.

Неужели Мир был изначально создан для мучительной борьбы двух ненавидящих друг друга рас?

Вопросы без ответа.

Кто он такой, чтобы думать о сути мироздания? Пройдет немного времени, и автоматическая система отпустит его, погаснут экраны мониторов, смолкнет писк индикационных сигналов, возможно, весь комплекс замрет, погрузившись во мрак энергосберегающего режима, равнодушный, безучастный, пока на место Николая не принесут кого-то другого, жестоко искалеченного в бою.

Это тоже жизнь? — думал он, глядя на перемигивающиеся огоньки терминалов. — Или ее подобие?

Геометрические узоры света расплывались перед глазами, и зрение неожиданно сфокусировалось на иных деталях окружающей обстановки: посреди стола стояла пустая чашка, крепко присохшая к поверхности выплеснувшимся когда-то кофе. Бурый, похожий на кляксу ободок окружал ее, рядом лежали покоробленные листы пластбумаги, из-под которых виднелся краешек непонятного прямоугольного предмета.

Рядом со с голом стояло кресло, укрепленное на дугообразном монорельсе.

Кто приходил сюда, чтобы сесть в него? — Разум Николая машинально выстраивал логическую цепочку причин и следствий: — Раз здесь осталась чашка с недопитым кофе, значит, был и человек, следивший за показаниями приборов, — думал он, — человек, понимавший смысл появляющихся на экранах сообщений, не испытывающий страха и неприязни к непонятным машинам…

Рассуждение оказалось неожиданным, оно потревожило разум сильнее, чем иные переживания.

Теперь Астафьев уже не просто скользил сомнамбулическим взглядом по тусклым экранам, а пытался осмыслить появляющиеся на них символы, сложить их в слова и строки лаконичных сообщений. В другое время это показалось бы ему сверхзадачей — разве можно понять таинственные процессы, протекающие в недрах автоматизированных комплексов, используя только знание древнего алфавита?

Если бы не одиночество и воздействие успокаивающих препаратов, нивелирующих эмоциональные всплески, он никогда бы не смог вот так часами лежать, глядя на ровные шеренги контрольных мониторов, и читать, невольно шевеля губами, а потом долго размышлять над смыслом понятных или, наоборот, неизвестных ему слов, пытаясь постичь контекст кратких сообщений.

Теперь время вообще перестало существовать для него.

Он доводил себя до полного морального изнеможения, пока не впадал в глубокий сон, но, проснувшись, вновь принимался за прежнее занятие.

Настал день, когда захваты, сковывающие его запястья и лодыжку, автоматически открылись.

Николай повернул голову и понял, что, пока он спал, исчезли оплетавшие его тело провода и трубки.

Он был исцелен и свободен.

Страшно ощущать себя калекой… Астафьев в полной мере познал это чувство, беспомощно перевалившись за низкий бортик отключившейся реанимационной камеры.

Пол был холодным, давно не мытым, вокруг валялись элементы гермоэкипировки, бурой заскорузлой грудой лежала его пропитанная кровью одежда. Пластик облицовки лип к коже, озноб мурашками полз по нагому телу, чувство полнейшей беспомощности в какой-то миг придавило, будто внезапно рухнувшая плита…

Ему хотелось закричать, взвыть, сломать внезапно окружившую его разум хрупкую тишину, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип.

Похудевшая рука дотянулась до изгибающегося монорельса, дрожащие от напряжения пальцы вцепились в него, неловко подтаскивая тело к заветному креслу.