Михаил Ахманов - Дальше самых далеких звезд

– Можешь! – повторил брат Хакко, сильнее затягивая цепочку на горле капитана. Он уставился в его мертвеющие глаза и приказал: – Кричи! Теперь я разрешаю!

Но из горла Ковальского вырвались лишь бульканье и хрип. Зато от воплей и стонов Людвига сотрясались потолок и стены, пол ходил ходуном и растения в оранжерее отплясывали бешеный танец. Это не было преувеличением: «Людвиг Клейн» являлся кораблем-трансформером, и похоже, что управляющий им разум терял контроль над стабильностью среды.

– Успокойся, он еще жив, – произнес адепт и ослабил хватку. – Успокойся, я сказал! Но он умрет, умрет в муках, если ты будешь упрямиться.

Пляска пола, потолка и стен прекратилась. Людвиг пробормотал:

– Циклофетан… Вы обещали, что Дайана и Калеб будут живы… Но циклофетан… Если насытить им воздух и воду, все умрут… Это очень летальное вещество. Дайана, Калеб… еще Десмонд и сьон Аригато… им не выжить…

– Все зависит от них. Есть краулеры, и с помощью силовых щитов можно герметизировать любое помещение. Циклофетан распадается за две декады.

– Но картап и вирус троянской чумы…

– Ты торгуешься, тварь? – Цепочка снова врезалась в шею капитана, и тот захрипел. – Смотри, как он задыхается! Еще немного, и он умрет! Умрет по твоей вине!

«А ведь это мысль!» – подумал брат Хакко. Если настроить киберхирург на реанимацию, смерть может сделаться многократной… Убить, оживить, убить, оживить… Это произведет впечатление! Тварь упряма, однако…

Заметив, что синтезатор окутался фиолетовой дымкой и стал перемещаться к планете, он позволил капитану сделать глоток воздуха. Остальные двигательные функции были блокированы; жертва не могла пошевелить даже пальцем.

Сфера опускалась медленно. Слишком медленно, решил брат Хакко.

– Поторопись! – каркнул он.

– Но агрегат надо спускать с осторожностью, и это займет почти сутки. А на синтез ядов понадобится два стандартных месяца.

– Не пытайся меня обмануть, упрямая тварь! Это планетарный синтезатор! С огромной производительностью!

– Но не бесконечной, – возразил Людвиг. – Вы требуете миллионы тонн, святой отец. Четыре компонента: циклофетан, картап, радуга смерти и вирус троянской чумы… четыре миллиона тонн… Или нужно больше? В этом случае срок увеличится, так как…

– Умолкни, – велел адепт. – Четыре миллиона тонн… Я погорячился, хватит одного циклофетана, двести тысяч тонн и не более того. Кажется, в активной фазе он взаимодействует с азотом воздуха, увеличивая многократно свой объем… что-то вроде цепной реакции… Я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – отозвался Людвиг. – Двести тысяч тонн циклофетана достаточно, чтобы убить все живое на планете – от растений до высших организмов. Этот яд и правда распадается за две декады… Если Дайана и Калеб не погибнут, они окажутся в мертвом мире. Ни травы и деревьев, ни животных, ни даже микрофлоры… Вы этого хотите, святой отец? Этого?

Сфера остановилась, фиолетовое сияние погасло.

Брат Хакко в ярости стиснул зубы, потом прошипел:

– Вниз, упрямый ублюдок! Веди ее вниз!

– Я н-не м-моогу это сдела-аать! – Голос Людвига сорвался. – Н-не м-моогу!

– Тогда он умрет! Он умрет столько раз, сколько я пожелаю! – Брат Хакко с силой потянул цепочку, кожа на шее капитана лопнула, хлынула кровь, и его лицо начало синеть. – Он умрет, и это будет твоя вина! Как на Шамбале… они тоже не желали покориться, и что?.. Чего они добились?.. Я знаю, ты помнишь, помнишь!

Людвиг завизжал – отчаянно, пронзительно. Визг его сливался с хрипами капитана.

Все же придется его умертвить, решил адепт. Убить и сунуть в реаниматор… только быстро…

Он протянул нить к сознанию капитана – тело Ковальского оставалось неподвижным, но разум корчился в агонии. Брат Хакко с холодной яростью следил, как угасает мозг, как сердце бьется все реже и реже, как сжимаются лишенные воздуха легкие и трепещут в конвульсиях мышцы. Момент беспамятства был близок. Священник ощущал его приближение так ясно, словно смерть держала его за руку.

Вокруг синтезатора вновь вспыхнул фиолетовый ореол.

– Н-не надо… – пролепетал Людвиг. – Н-не надо, умм-моляю…

Сердце Ковальского стукнуло в последний раз и замерло. В тот же миг брату Хакко показалось, что и с ним происходит нечто подобное. Воздух как бы сгустился и застрял в гортани, тьма заволокла глаза, ноги ослабели, и он уже не слышал воплей Людвига – только шум крови, перерастающий в набатный грохот. Захрипев, он откинул голову назад и выпустил из рук цепочку. В эти предсмертные секунды явилось ему видение: низкое хмурое небо, башня на скале, что нависала над морем, и окружавший ее лес. Ветви корявых низкорослых сосен скрещивались и переплетались, врастали в соседние стволы, держась друг за друга с такой непреклонной решимостью, что зимние бури не могли повалить ни единого дерева. В лесу ярился и свистел холодный ветер, и свирепые порывы, коснувшись брата Хакко, уносили вместе с сухими иглами часть его жизни и души. Частицу за частицей, частицу за частицей…