Андрей Ливадный: Взвод

Что же случилось потом?.. Неудачно приземлился?..

Ответа не было, вместо него память теперь уже упорно, целенаправленно выдавала картину ярчайшей вспышки, сопровождаемой адским, ни с чем не сравнимым грохотом, грянувшим в небесах, будто неистовый гигант рванул подле самого уха толстенный лист плотного картона.

Единственное, что удалось вспомнить наверняка, – так это цифры электронного альтиметра, проецировавшиеся на забрале скафандра.

До земли оставалось сто двенадцать метров, когда сложная система «летающего крыла» вдруг начала неоправданно «гаснуть», теряя часть своих сегментов…

Нет… Так не пойдет…

Воспоминания вернулись, но память не соответствовала реальности. Где, спрашивается, забрало гермошлема, на котором так или иначе должен отражаться статус электронных систем поддержания жизни? Почему он болезненно вдыхает полной грудью, ощущая сырой запах прелой листвы?

Сделать движение, скосить глаза, чтобы увидеть обод иззубренного забрала, стоило ему неимоверных усилий, опять вернувших резкую боль и неприятное ощущение липкой, горячей испарины, обдавшей тело волной жара.

…Забрало гермошлема разбито вдребезги, вот почему он не видит показаний электронных датчиков и дышит пряным воздухом, несущим запахи не то осени, не то ранней весны…

Опять нонсенс. Он ведь отлично помнил, что прыжки проходили зимой, по крайней мере, на территории приземления царила зима. Снег, сугробы, нетронутая целина замерзших полей с редкими, лишенными листвы кустарниковыми перелесками.

Он заставил себя вдохнуть полной грудью, вновь почувствовал этот запах, да и воздух был теплым, скорее весенним…

Оттепель?.. – мелькнула настороженная мысль. – Или все-таки смена времен года?

Думать о том, что его парализовало из-за удара при неудачном приземлении, не хотелось, но эта мысль сама по себе вкрадывалась в рассудок. Был единственный способ опровергнуть ее – заставить свое тело пошевелиться, но Ивану в этот миг стало страшно. А вдруг и вправду парализовало?

Он закрыл глаза и попытался напрячь мышцы.

Сначала у него ничего не получилось, будто тело, которое он ощущал минуту назад, вовсе и не принадлежало ему… затем вернулась ломота в суставах, и, как окончательное свидетельство победы над одеревеневшими мышцами, вдруг полыхнула боль – теперь уже резкая, нестерпимая, от которой зашлось дыхание и невольный стон застрял в пересохшем горле.

Сознание на секунду померкло, а когда вернулось вновь, он подумал, что теперь уже не сдастся…

Впоследствии ему казалось, что в борьбе с собственным организмом прошло около суток. Точнее Иван определить не мог – он сбился со счета, сколько раз терял сознание от боли, но все равно возобновлял попытки шевелиться, пока эти усилия вконец не измучили его.

Он уснул или опять впал в беспамятство – четко определить собственное состояние Лозин не мог, но когда ощущения внешнего мира вернулись, оказалось, что боль отступила… лишь кружилась голова да хотелось есть до тошнотной рези в желудке.

Это уже являлось благом, хотя и не слишком большим.

Разум по-прежнему снедала тревога, но теперь мысли ненавязчиво перескочили с собственных болезненных ощущений на иную неопределенность: что с ребятами, где взвод, почему он лежит тут один, без помощи?

Ответ пришел на уровне интуиции, и в первый миг логическая догадка потрясла его до самых глубин души.

Он прыгал первым, а значит, сколь ни мал был интервал между бойцами взвода, остальных эта необъяснимая вспышка застала не в ста метрах над землей, а гораздо выше, где ее последствия наверняка были во сто крат губительнее.

Ладно, лейтенант… Успокойся… Пробуем встать…

Он со стоном приподнял голову, услышав отчетливый хруст собственных позвонков, в глазах помутилось от этого усилия, но ему все же удалось опереться на локоть, и Лозин на минуту застыл в таком шатком, неудобном положении, терпеливо снося дурноту, в ожидании, пока перед глазами рассеется багряно-черная муть.

Рассеялась…

Иван медленно опустил глаза, посмотрел на свои руки и увидел замызганный грязью скафандр, к рукавам которого налипла прелая прошлогодняя листва.

Повернув голову, он понял, что находится в кустарниковом перелеске, разделяющем два невозделанных поля. Метрах в двадцати от него по невспаханной целине обиженно, хлопая крыльями, ходили грачи.

Весна…

Земля под рукой была напитана влагой, солнце грело, но кое-где все еще лежали косы посеревшего снега.