Генри Олди - Клинки Ойкумены

В суете кто хочешь зарапортуется.

– Эпиграмма, – спросила какая-то женщина. – Дон Луис, почему в спектакле не прозвучала ваша знаменитая эпиграмма?

Вокруг зашептались. Вопрос был задан с такой провокационной невинностью, что он мог принадлежать только одному человеку во всей Эскалоне.

– Вы очень наблюдательны, донья Энкарна, – Пераль поклонился дочери маркиза де Кастельбро. – Я бы сказал, что вы наблюдательны так же, как прекрасны, а прекрасны вы безмерно.

Еще поклон: сложный, церемонный, достойный королевского двора. Присутствующие затаили дыхание. Взрослые люди по-детски испугались, что седая шевелюра «одуванчика» возьмет да и облетит на пол, под ноги гостям. Недаром Луису Пералю, откажись он от ремесла комедиографа, прочили актерскую карьеру.

– И все же, – настаивала юная донья. – Почему?

Драматург улыбнулся:

– Начнем с того, что не было дня, когда я бы не сожалел о проворстве своего злого языка. Увы, здравомыслящий дон Рассудок – жалкий тюфяк. Пока он натянет поводок, собака успевает укусить.

Ответная улыбка доньи Энкарны цвела майской розой:

– Это начало, дон Луис. Чем же мы продолжим?

Рядом с пожилым драматургом дочь маркиза выглядела еще моложе, чем на самом деле – считай, ребенком. Она целиком и полностью соответствовала замечанию многоопытной донны д'Армуа, высказанному в «Записках старухи»: «У эскалонок роскошные волосы цвета воронова крыла, смуглая кожа, большие огненные глаза, правильные черты лица, красивые руки и такие маленькие ножки, что на них пришлись бы впору башмачки шестилетнего ребенка.»

– Фактами, госпожа моя, – Пераль сделал глоток вина. – Образы надо перекладывать фактами, как пресные лепешки перекладывают влажными салфетками. Так они долго не черствеют.

– Какой же факт вы припасли для меня?

– Этот ужасный, этот отвратительный пасквиль, который вы по недоразумению именуете эпиграммой, – бархатный голос драматурга струился, обволакивал, превращал острую ситуацию в дружескую беседу. – Он ни разу не звучал в постановках «Колесниц судьбы». Надеюсь, вы понимаете, почему?

Донья Энкарна развела руками:

– Нет, не понимаю. Вы видели знаменитую постановку Монтелье?

– К сожалению, нет. У меня аллергия на плесень куим-сё . А иного способа посмотреть арт-транс-фильм не изобрели. Вы же, как я понимаю, видели этот шедевр?

– Да. У меня нет аллергии. Я видела арт-транс, а потом – обычный фильм. Вы не знали, что Монтелье согласился переложить образы арт-транса в вариант для визора?

– Знал, разумеется. И неплохо заработал на переложении.

– На визор у вас тоже аллергия, дон Луис?

– О да! Еще больше, чем на плесень!

Вокруг расхохотались. Смех послужил сигналом – гости разошлись по залу, большинство начало садиться за столы, накладывать себе в тарелки, наполнять бокалы. Завязались разговоры, стало шумно. Рядом с драматургом и его упрямой собеседницей остались двое: дон Фернан и мужчина лет тридцати пяти, одетый скромней, чем полагалось бы на юбилее. Брат доньи Энкарны со скучающим видом разглядывал свои ногти. Спутник дона Луиса хмурился, словно хотел уйти, да не имел права. Так сдвигают брови, когда твой друг нарывается на дуэль, грозя втянуть в схватку и секундантов.

Рапира на поясе мужчины усиливала гнетущее впечатление. Здесь многие были при шпагах, включая дона Фернана. Но изящество легких клинков, скорее украшений, чем оружия, резко контрастировало с тяжелой рапирой, суровой и неприветливой, как ее хозяин. Чашку эфеса покрывала сеть царапин; ранние морщины такой же сетью лежали на лице владельца рапиры.

– Тогда поверьте мне на слово, – тоненькие пальцы доньи Энкарны тронули рукав драматурга. На золотом шитье они смотрелись лепестками розы, осиянными утренним солнцем. Критики дружно пеняли Луису Пералю за вычурность описаний, но лепестки под солнцем кочевали из одной пьесы маэстро в другую, вызывая неизменный восторг публики. – У Монтелье звучит ваша эпиграмма, посвященная моему благородному родителю. «У любвеобильного маркиза…» Не напомните, как дальше?

– Отец! – предупреждающе воскликнул мужчина с рапирой.

Драматург повернулся к сыну:

– Что, Диего?

– Я…

– Ты не рожден оратором, мальчик мой. Но я слышу каждое непроизнесенное тобой слово. Ты хочешь сказать, что разговор зашел слишком далеко. Что мне следовало бы вернуться к гостям. Что донья Энкарна – бриллиант Эскалоны, равного которому не найти. Я прав?