Джон Лав: Вера

Шахранин вообще мог в этот раз не подниматься на борт «Паллады»: согласно уставу он доложил о своей беременности капитану Матубу. Тот должен был освободить его от занимаемой должности, но, зная о способностях офицера, попросил сходить, как впоследствии выяснилось, в последний рейс крейсера.

Шарабт пожал плечами. Шахране не тратили время зря, жалея о том, чего не могло быть. Хищники по-прежнему скакали неподалеку, а он вдруг понял, что еще не все потеряно. На Шахре он жил в Ирширрхийских горах; так и не переехал в Блентпорт или какой-нибудь другой город Содружества в низине, а поэтому ядовитые железы в руках и ногах ему не удалили. Они могли иметь решающее значение. Способность насытить когти ядом могла помочь выиграть еще целый час.

Когти. Он снова выпустил их, и рептилии опять зашипели и отбежали в сторону. Он зашипел в ответ. Пасти хищников оказались ярко-розовыми, его — темно-красной. Преследователи заняли обычную позицию, сбоку от жертвы. Похоже, они держали ритм погони с большей легкостью, чем Шарабт задавал его. Прошло два часа.

Солнце поднялось выше, лучи отражались, словно плавясь, от кварцевых вен в валунах и скальных обнажений, которые попадались все чаще, а рептилии по-прежнему неторопливо скакали неподалеку от шахранина. Так миновало еще два часа. Сцена была лишена даже намека на драматичность, и именно странная обыденность, а не собственное ухудшающееся состояние заставила Шарабта прийти к выводу, что в его расчеты вкралась погрешность и нападение неминуемо.

Он сбавил скорость, не спеша подошел к большому камню, оказавшемуся неподалеку, повернулся к нему спиной и принялся ждать. К удивлению, рептилии расселись перед ним полукругом, не сводя с жертвы глаз. Где-то с полминуты картина оставалась неизменной, и Шарабт с трудом подавил в себе желание обратиться к ним, словно к собранию; а потом один, сидевший слева, атаковал. Шахранин даже почувствовал жалость, когда резко ударил его ногой и прочертил параллели ядовитых полос на морде нападавшего. Глядя на отшатнувшуюся рептилию, которую тут же стало рвать, он понял: в этих хищниках крылось то же противоречие, что и в его собственном виде. Их социальная организация была слаба. Они плохо держались вместе.

«Прямо как мы», — лениво подумал он, вонзив пальцы в глаза зверя, на которого старался не обращать внимания, пока тот карабкался по валуну позади него и уже присел, готовый к прыжку. Нападая вместе, они всегда были меньше, чем суммой отдельных частей. Шарабт схватил отравленного, ослепшего и кричащего хищника, швырнул его на труп первого храбреца. Жест был совершенно глупым, шахранин не учел свое физическое состояние, от неожиданного усилия схватки разразились с новой силой, и он согнулся от боли чуть ли не вдвое. Две оставшиеся рептилии, уже начавшие отступать, взглянули на него с новым интересом, а Шарабт пошатнулся и рухнул на колени, схватившись за живот; именно теперь, в самое неподходящее время он почувствовал первые неясные ощущения удивления и ярости на что-то отдельное от собственного тела, заворочавшееся внутри.

Все расчеты пошли не так, подумал Шарабт с раздражением, вообще; атака произошла раньше, чем ожидалось, схватки оказались хуже, чем он представлял, и если сейчас не подняться, не прижаться к камню, не найти времени на отдых, то ребенок умрет, погибнет, и в животе шахранина останется мертвое существо.

Зрение затуманилось, но он заметил, как две оставшиеся твари бегут к нему. Пронзительно-розовые пасти открывались и закрывались в унисон, в почти идеальной, выверенной гармонии. Шарабт тряхнул головой, и двойное видение исчезло, оставив только одного нападавшего впереди и одного — он понял это, только когда почувствовал рваные разрезы от когтей на спине, — сзади. Шахранин упал лицом вниз, от новых ран практически забыл о спазмах в животе, чему почти обрадовался. Второй хищник присоединился к первому. Рептилии прижали его к земле, Шарабт глотал пыль, чувствовал, как боль постепенно приобретает ритм; на него больше не нападали. Его уже ели.

На Шахре он часто наблюдал за чем-то подобным: какое-нибудь крупное травоядное, загнанное до изнеможения охотниками, сдавалось и позволяло себя сожрать, еще не упав. Шарабт принял решение. У него было всего две возможности, каждая вела к смерти, но одна подразумевала гибель прямо сейчас. Умереть так он не хотел, это было непристойно.

Шахранин поджал ноги и руки под себя, затем крикнул и перекатился на спину. Хищники то ли отпрыгнули, то ли отлетели из-за удара, он точно не понял, что произошло. Встал, к ранам прилипли пыль и гравий, предплечья покрывала рвота, причем каким-то образом Шарабт понял, что это его; она походила цветом на пыль, а когда шахранин растопырил пальцы с когтями, то повисла между ними дрожащей паутиной. Когда же его вырвало? Почему он вообще решил, что она принадлежит ему? Шарабт пока отложил решение этих вопросов, но второй его особенно заинтересовал.