Андрэ Нортон - Полет на Йиктор. Отважиться пойти на охоту

Его рубаха выглядела такой грязной, что он побрезговал снова натянуть ее на чистое вымытое тело. Но ему и не пришлось этого делать. Рядом с нишей он обнаружил маленькие короткие штаны, сшитые по моде, как одевались тэссы, и рубашку, широкую в плечах, что давало свободное пространство для его горба. Внезапно тишину пещеры нарушил щебечущий звук, и Фарри увидел смукса, вернее его искаженную гротескную тень, отражающуюся на стене пещеры в лунном свете. Тоггор бежал к нему; его глаза торчали во все стороны.

Когда Тоггор приблизился, Фарри снова ощутил исходящие от него волны удовольствия и прекрасного самочувствия. Было похоже, что смуксу очень нравилось в этом убежище. Фарри подпоясал ремнем широкие складки рубахи, и тут поблизости от него раздался звон.

Он напоминал глубокий насыщенный звук огромного гонга, и тело Фарри завибрировало от этого мощного звука. Он прозвучал трижды, и Фарри вдруг обнаружил, что идет к выходу из пещеры, как будто кто–то призывал его к себе и он не мог не повиноваться этому призыву.

Он дошел до конца дорожки, стараясь никого не потревожить. Над ним простиралось небо, и он едва не свернул свою короткую шею, чтобы разглядеть его получше. Третье кольцо виднелось целиком, по–видимому, оно вошло в свою полную силу, и когда Фарри смотрел на него снизу, ему казалось, что на него падает не настоящий лунный свет, вызванный естественным отражением самой Котры, а скорее, шар опускающейся луны освещает радуга. Фарри почувствовал, как все его тело трепещет, он ощущал, как волосы, точно живые, поднялись на его неестественно большой голове, а дрожь прошибла его до кончиков ногтей. Его тело словно бы впитывало в себя отражение этого света, причем впитывало так, будто испытывая непреодолимую жажду, как будто это была вода из какого–то чистейшего холодного источника.

Казалось, этот свет вытягивает остатки боли из его горба, хотя кожа все еще зудела под рубашкой, и этот зуд становился все сильнее и сильнее, пока Фарри не стащил с себя рубашку и не начал расчесывать кожу. Но вместо боли и дискомфорта он ощущал резкое чувство удовлетворения.

Он не видел никого из тэссов. Но он снова слышал их песню, льющуюся откуда–то сверху. Только на этот раз песня не рассказывала о долгих годах лишений, а скорее являла собой восторженный приветственный гимн чему–то, что даровало новую жизнь.

Фарри уже собрался было возвращаться, когда дошел до темного помещения с потрескавшейся от времени дверью. Он не увидел ни часовых, ни охранников. Путь был открыт, и он вошел внутрь, ведомый изумительными переливами этой песни, слов которой не понимал. Он чувствовал только мелодию.

Потом он заметил, что в восхитительном свете третьего кольца виднеется еще что–то. Оно будто связывало светом четырех тэссов, стоящих на возвышении, с остальными, собравшимися внизу. В этом свечении их белые волосы переливались, как радуга; каждого из них будто обволакивал кокон света, от чего их тела казались призрачно–прозрачными, будто это были не люди, а их тени. Нет, тени бывают темными, а Фарри скорее видел некие переливчатые силуэты.

Он видел леди Майлин, которая стала совершенно другой. Ее светлые волосы шевелились, будто в каждом локоне находился какой–то трепещущий дух. Свечение обволакивало все ее тело, как и остальных.

Фарри резко остановился возле прохода и с изумлением наблюдал за происходящим. Вероятно, несмотря на тянущее ощущение внутри, он не был одним из них — возможно, для него было лучше держаться подальше от них, как чужаку.

Зуд в спине усиливался с каждой секундой. Он почувствовал, что поднимается на цыпочки своих босых ног, опирающихся на древние камни пола, и тут его охватило чувство, что к нему опять приближается какая–то помощь явно божественного происхождения, которая исходила от всей этой группы, поднимая его все» выше и выше к этому переливчатому свету. Он распростер руки и поднял голову, насколько позволяли его согбенные плечи, так, чтобы лунное свечение коснулось его лица. Теперь это было больше чем свет — это было приятное тепло, походящее на мягкое давление дружественной руки, которая отбросила с его лба спутавшиеся волосы.

И тут его ноги задвигались — взад и вперед. Он стал ощущать, что заключен в своем бесформенном теле, словно в наказание за что–то; он чувствовал нечто, удерживавшее его в уродстве и печали, когда прямо над ним, в нескольких дюймах вне досягаемости, находилось все, чего он страстно желал — и никогда не надеялся обрести.