Никки Каллен - Арена

— Жозефина, я схожу за сигаретами, — крикнул он снизу, я читала нечто потрясающее — «Турецкий гамбит» Акунина, который дядя Лео дал Венсану; Венсан сказал: «прочитаю», но я перехватила; «купи мне “Марс”», — «ладно», — и хлопнул дверью; я посмотрела на время: час ночи; еще пара страниц про воздушный шар, двадцать страниц тетиной древнерусской литературы; а потом я поняла: Венсан опять ушел, исчез… Я бросила книгу, натянула свитер, надела носки, потом заставила себя вернуться к исходному положению, лечь на кровать: он просто пошел за сигаретами… просто пошел за сигаретами… просто пошел за… стрелка дошла до двух, когда входная дверь внизу опять хлопнула. Ффу…

— Ты принес мне «Марс»? — он не ответил. — Венсан, ты купил мне «Марс»? Ну, если не купил, то не страшно.

Но он не отвечал. Выключил телевизор, и я услышала его шаги. Совсем другие, словно он сменил ботинки — с легких кроссовок, в которых обычно ходил ночью, на классические черные тяжелые. Еще он пел и с кем-то разговаривал — тягучим, полным согласных голосом, звал по имени: «Тиберий, жрать»; и на кухне зазвенело, упало что-то, стукнулось. Я встала с кровати. Тиберий? Нашел собаку, привел в дом, наливает молока? Приоткрыла дверь комнаты: он стоял внизу, в гостиной, а перед ним и вправду сидела собака — огромная, черная, почти Баскервилей, гладкая, блестящая, как мокрый асфальт, совсем не бродячая, наоборот — аристократ; и ела из миски гору корма.

— Венсан, — позвала я, спустилась на пару ступеней. Но он не обернулся, не поднял головы. Зато меня услышала собака и зарычала. — Что это за собака? Если она тебе нравится, понимаю, она красивая; но я девчонка, я таких боюсь.

Он развернулся резко, будто в него кинули кинжал. Он переоделся — в черный костюм, почти смокинг, из толстовки с «Нирваной» и легких синих джинсов.

— Кто вы? — спросил он, новый. И я поняла: это не Венсан.

То есть это, конечно, был Венсан — и в то же время не он. Словно кто-то вселился в него, взял взаймы его внешность — повесть о похитителе тел. Сказал, мол, на рассвете встретимся, а Венсану дал тело старика-бомжа, бывшего профессора, или ребенка-идиота и одновременно математического гения, или поэта, полного золотых слов и опиума; а может, вообще отправил в прошлое — смотреть на войны, походы, чуму, революции, чтобы он мог лучше сыграть. Дух же, взявший на время тело Венсана, моего парня, с именем цвета зеленого чая и фамилией как марка дешевого виски, был… был недобрым, как органная музыка.

— Кто вы? — повторил он еще раз и начал подниматься ко мне по ступенькам. — И что вы делаете в моем доме?

— Я… это не важно. Я жена Венсана, он здесь живет, — пока мне было не страшно, вдруг это игра или нелепость, так ошибаются в толпе.

— Венсана? Я живу здесь много лет, и иногда в телефоне спрашивают Венсана, я говорю, что не туда попали. Понимаете, вы не туда попали. Вы проститутка?

— Нет… — я шагнула назад; думала, там пропасть, яма, прикрытая хворостом, открытый люк в городские катакомбы, а там оказалась ступенька наверх. Он же шел на меня снизу, и я видела, что все другое: глаза, брови, складки у губ, сами губы; что он сделал с Венсаном, где Венсан?

— Я иногда привожу сюда проституток, но жить с женщиной… это мерзко… — словно пауки и лягушки падали из его рта, красивого, но надменного; сказка братьев Гримм про хорошую и плохую сестер; книга про Дориана Грея; два портрета в одном; обложка «Кода да Винчи» — стереокартинка, когда у Джоконды два лица — ее и череп…

— Я уйду, — сказала я. — Вот так, как есть: в носках, домашних джинсах в пятнадцать дырок и в свитере; пойду по дождю, забуду дорогу сюда, только уберите собаку и скажите, где Венсан? вы убили его или только ранили?

И тут он ударил меня; в грудь; как выстрелил из ружья; я влетела в стену — упала одна из повешенных мной фотографий; черно-белая, тот самый рыбацкий поселок; упала мне на голову, обсыпала стеклом; а он ударил меня еще раз, в лицо, кулаком, будто я не девушка, а картон, за которым золото; больно было до черноты, до сверкания, как рябь на море от солнца; потом он потащил меня в комнату с зеркалом; я кусала его за пальцы, крутилась, визжала — меня в жизни не били; а он был такой сильный, словно огромная рыба, уронил меня на пол, содрал всю одежду. «Венсан, Венсан!» — кричала я, будто он мог услышать меня из глубин этого существа, лечь со мной рядом на пол, повернуться, сказать: «О, Жозефина!» — словно нашел меня только что за шторой и теперь мне водить; но Венсан не появился; «кто ты?» — спросила я, разбитая, когда он встал надо мной, черный, тенью, как огромные крылья; «Дамиан Гессе», — услышала я из зеркала, ударила по зеркалу: «кто ты? кто? будь проклят»; потом он отпустил меня, ушел к своей собаке, на кухню, включил миксер. Я вышла на этаж, полный электрического света, посмотрела в лицо камеры под потолком, показала фак; зашла в лифт; внизу никого не было, словно Дамиан их всех убил: охранников, сигнализацию; вышла на полную воздуха улицу. Шел дождь, тихий, мелкий, воздух был плотным от него, как кисель; а я будто оглохла, будто тонула, кровь текла из носа, из губ, с рассеченной брови; поймала такси; таксист охнул и хотел уехать; «пожалуйста, это несчастный случай, я вам заплачу, я ничего не испачкаю»; он остановился, разрешил мне сесть: «может быть, вас отвезти в больницу?»; и вдруг мы с ним узнали друг друга: это был тот таксист, который вез нас с Венсаном с венчания. «Отвезите меня домой», — и он повез меня к Анне; помнил; это было необыкновенно, я начала плакать так же тихо и мелко, как шел дождь, все лицо сразу адски разболелось. «Я поднимусь, возьму деньги…» «нет, не нужно, просто оставайтесь живой»; и уехал; я поднялась по темной лестнице — лампочки то били, то воровали в первый же день, как чья-то добрая душа тратилась и вкручивала, — и позвонила; только бы она была дома… Анна оказалась дома; опять в халате, в креме; узнала, закричала, втащила меня в крошечную прихожую, под ноги мне попалась белая пушистая кошка-экзот, вместо меня друг.