Кира Измайлова - Дивнариум

— Тогда ладью ты потащишь, — тут же сказала Афадель. Я так и знал! Поэтому подготовился заранее и парировал:

— А ты понесешь все барахло!

И добил:

— И мачту с веслами.

— Я понесу самое ценное, — возразила она. — Письмо!

— Так ты ж сказал, что теперь письмо — это я! Значит, ты понесешь меня, а я понесу ладью!

По взгляду Афадели было понятно, что она мне это еще припомнит. Она не сдалась и охладила мой пыл:

— Я понесу аутентичное письмо. На котором сердечко.

Я пообещал нарисовать себе на пузе хоть два, но безжалостная Афадель вырвала у меня из рук письмо и сунула его в сапог. И выразительно посмотрела на ладью.

Я тяжко вздохнул и, стеная и хватаясь поминутно то за бок, то за поясницу, потащил наше плавсредство на сушу. Вытащив ее едва на треть, я повалился без сил, с трудом переводя дух.

Афадель зааплодировала.

— Когда мы вернемся, я скажу его величеству, что ты непревзойденный мастер перевоплощения и можешь вытсупать с номерами на домашних концертах.

Я подскочил, будто меня скорпион в задницу ужалил. От подруги и не такой подлянки можно было ожидать, а изображать кого-то в постановках короля нашего Трандуила я категорически не желал! Увольте — учить часовые монологи на квэнья, которые я даже не понимаю!

И почти никто не понимает, но учат, скрипя зубами, и хлопают в нужных местах. (Спасибо Леголасу, он знаки подает из-за дуба, который наше всё — и скалы, и замок, и занавес… упал бы он уже, что ли. На короля. Хотя неизвестно еще, кто окажется крепче.)

И я резво потащил ладью в камыши. Афадель смилостивилась и немножко мне помогла. В принципе, было не так уж тяжело, когда я сделал себе упряжь из веревки и впрягся в нее. Афадель подталкивала сзади. То есть я так думал, что подталкивает. Когда я обернулся, чтобы сказать ей, что нам осталось каких-нибудь восемь миль, то увидел, что она сидит на корме, беспечно болтая ногами.

Я сбросил ярмо и минут пять экспрессивно произносил монолог, из которого следовало, что она, Афадель то есть, никакая не подруга, а змея подколодная, ехидна, негодяйка и вообще желает моей смерти! Если бы король наш Трандуил меня слышал в этот момент, сделал бы почетным членом своей домашней труппы. Хотя нет, лучше не надо.

Если вы думаете, что это смутило мою подругу хоть на минуту. вам лучше передумать.

— Какой ты смешной, — ответила она мне, хихикнув. И добавила с милой непосредственностью: — А когда обед7

Я зарычал тихо, но отчетливо. Услышь меня король наш Трандуил, непременно дал бы мне роль харадского тигра в новой постановке. Или еще какой-нибудь дикой твари из дикого леса.

Но делать было нечего.

— Когда я дотащу ладью, — ответил я сурово. Мне ужасно хотелось есть.

— Нам ее еще суток двое тащить! — возмутилась она.

"Уже нам, — порадовался я, — прогресс!"

Правда, вклад Афадели ограничился тем, что она слезла с кормы и пошла следом, критикуя меня за то, что я выбираю неправильную дорогу.

В плечо мое то и дело тыкалась грустная морда и острые ветвистые рога оленя, увековеченного в носовой фигуре нашей ладьи.

Но я терпел. Во-первых, вариантов не было. во-вторых, как я упоминал, я очень хотел есть. Точнее жрать. я бы сожрал в одиночку оленя, если бы мне его дали.

— Привал, — скомандовал я.

И выполз из упряжи.

Афадель заботливо обмахнула меня лопушком (который при ближайшем рассмотрении оказался борщевиком, спасибо, она не голыми руками его схватила и не с подорожником перепутала) и принялась разводить костер. А я полежал да и встал. А то если костер разведет она, то готовить придется мне.

Готовить пришлось мне, я приготовил сушеное мясо из заплечного мешка и кипящую андуинскую воду из котелка. Ужинали мы с большим аппетитом. В воде даже попалась пара мальков и какие-то речные водоросли, так что, можно сказать, это была уха. Изысканное харадское блюдо. Но никто не жаловался.

Наутро я без энтузиазма впрягся, и мы потащили.

У меня болели плечи, ноги и, простите, даже задница, которой я в темноте неудачно налетел на оленя, но Афадель снизошла только до того, чтобы понести припасы. Там все равно почти ничего не осталось.

Раза два она выронила письмо, так что ей пришлось возвращаться. Я ничего не сказал, потому что шум водопада все равно перекрывал любые звуки.

Зато и ругаться можно было во весь голос. И запрещенные королем нашим Трандуилом гномские плясовые орать.

Но у меня не было на это сил, поскольку кроме ладьи (и оленя) я тащил на себе мачту, весло (левое, правое согласилась нести Афадель), лук, кинжал и колчан со стрелами. Так что мы шли молча, хотя губы у Афадель двигались, когда я оборачивался. Может быть, она говорила со мной…