Саймон Столенхаг - Электрический штат

– Попрыгай со мной!

Я огляделась. Мы были одни.

– Где твои родители?

– Везде! – ответил мальчик.

На войне я видел, как убили человека. Мы с Максом курили на террасе за павильоном Б в Форт-Халле и разговаривали о лазанье. Незадолго до происшествия Макс, оказавшийся большим любителем этого блюда, как раз делился со мной рецептом соуса бешамель. Никто не заметил, как над горизонтом появился черный штурмовой корабль. Все произошло в мгновение ока: короткая очередь, всего три выстрела; две пули ударили в бетонную стену за нашими спинами, а третья угодила Максу в скулу, возле носа. Я бы не хотел вдаваться в лишние подробности, но в данном случае именно в них все дело, так что умолчать нельзя. Пули, выпущенные из штурмовых кораблей, весьма необычны. Магнитный неодим движется со скоростью более двенадцати тысяч футов в секунду. Кинетическая энергия – просто невообразимая. Пуля снесла все, что было выше рта Макса.

Я скрючился на земле, ошеломленно рассматривая что-то розовое, разбросанное по тротуарным плитам, и пока не взревела система тревоги Форт-Халла, успел подумать: «Ну, вот и все! Прощай, рецепт соуса бешамель!» Но даже если бы я постарался собрать эти ошметки и засунуть их обратно в дыру, которая еще недавно являлась черепом Макса, рецепт все равно был бы потерян. Лазанья из мозга Макса напоминала замысловатый коктейль, с помощью которого соединялись между собой эти розовые куски, точно так же, как любовь и ненависть, тревога и творчество, искусство, законы и порядок. То, что отличает нас, людей, от вставшей на задние лапы обезьяны. Все это разлетелось по тротуарным плитам, и человечество не знало способа собрать разрозненные части воедино.

Так я прозрел. Я хочу сказать: то, что мы называем лазаньей, является на самом деле объектом чувственного восприятия, который возникает где-то между самими частями мозга и тем, как они соединяются между собой. Тот, кто утверждает, что лазанья – нечто большее, явно недооценивает сложность мозга и то, каким образом могут быть соединены его части. Либо переоценивает феномен лазаньи.

Оставив позади город, мы двинулись в пустыню. К северу от Мохаве совершенно безлюдная автострада 395 прямой линией прорезала голый пейзаж. От вида за окном становилось не по себе. После трех недель в бесплодных землях Черного мира, где видимость никогда не превышала сотни метров, мы внезапно очутились на бескрайних просторах. Машина ползла, как черный жук по огромному листу белой бумаги.

Я была здесь раньше, лет в четырнадцать – меня возили в пустыню Тед с Биргиттой. Руководствуясь предположением, что «художественное творчество пойдет Мишель на пользу», они купили мне фотоаппарат. Моя первая идея состояла в том, чтобы сделать серию фотографий погибших на дороге животных, однако Биргитта заявила, что не позволит моей болезненной страсти к разрушению испортить поездку, когда я попросила остановиться возле сбитого машиной койота.

Они сказали, что цель путешествия – побыть вместе, получше узнать друг друга и приятно провести время, как в старые добрые времена, поэтому мне не разрешалось надевать наушники. Биргитта без конца приглушала радио и морочила мне голову рассказами, как распалась Тихоокеания – из-за того, что слишком нянчилась с нейронаркоманами. Она много распространялась о самоуважении и ответственности, которых, как правило, не хватает наркоманам, вроде моей матери.

Потом мы поехали в национальный парк. Во внутреннем дворике сувенирного магазина слонялись похожие на меня светловолосые девочки-подростки с мамами и папами, вроде Теда и Биргитты. Все они раздражали друг друга и спорили о куртках, детских колясках и солнцезащитном креме, о том, что и когда есть и сколько это стоит. А когда Биргитта пошла заказывать еду, я сказала Теду, что хочу покраситься в черный цвет, а он вспомнил, что в шестидесятых носил длинные волосы. Мы побеседовали о том, как повлияли «Битлз» на Курта Кобейна. Потом Биргитта вернулась с едой, Тед спросил у нее, пойдут ли мне черные волосы, и Биргитта усмехнулась: