Farsi Rustamov - FLATUS VOCIS

Когда сомнения рождают тошноту, тогда нелепые слова исходят рвотной пеной. Глаголы, во благо избавления от них же самих изрекаемые. И мы в который раз уж гоним их, как «Оглашеннии, изыдите!» Оглашаем беды свои, и верим, что изойдут они от нас со словом, изреченным в покаянии или во гневе праведном.

– Что там еще у него за книги? – не останавливался Иван Антонович.

– Книги-книги, – повторил Артемий, – Знаешь, Иван, – вдруг начал он, – если бы мы могли видеть запахи, то над той книгой, что лежит на полу, выросло бы дерево с ветвями из бумажных ароматов, корою с запахом дубленой кожи и серыми плодами из свинцовых литер, что пахнут старой типографской краской.

– «Под саваном ночи сокрыт дремучий лес», – в задумчивости произнес Иван Антонович, глядя на лежавшую на полу книгу.

– Тикамацу Мондзаэмон? – осторожно спросил Артемий.

– Нет-нет! И не Сёй Сёнагон! А вот кто? Кто?

– …чертовщина! Я знал о ней все! Решительно все! Я даже знал, что она режет сыр после ветчины. Да-да, потому что сыр пах ветчиной, а не наоборот. Я бросал одно лишь слово, словно верный бумеранг, и точно знал, чем это слово отзовется. Если я хотел услышать новости о Лизе, мне стоило лишь вскользь упомянуть о какой-нибудь французской ерунде, чтобы заставить ее битый час рассказывать мне всякую всячину, которую она непременно в таком случае начинала словами: «Сима говорила…». Сима пропадала во Франции месяцами и была, помимо прочего, лучшей подругой Лизы, так что рано или поздно имя последней должно было всплыть в разговоре. Оставалось лишь терпеливо ждать. А она твердит, что я ее никогда не понимал. Понимал! От этого-то чертова понимания и все измены! Только от этого понимания!

– А чем она у Вас занималась?

– Чем-чем! Играла на скрипке. А Вы знаете из чего они там делают смычки?

– Да я все больше по хоровой части.

– Не знаете, так вот знайте – из конских хвостов! И они, понимаете ли, этими хвостами по струнам водят. А что, позвольте спросить, хорошего может выйти из-под конского хвоста? Гармония? Mать ее ити! Семейная идиллия?

Иван Антонович засыпал, утомленный своей безучастностью к тому, чего не было возможности не слышать. И последняя ясная мысль одиноко тонула в безответности одолевавших его снов: «Как часто мы думаем, что их страсти – не более чем шум за нашими стенами».

Ночь становилась пепельной. В комнате напротив изможденная студентка театрального училища уже который час билась над пространным монологом, написанным с нетерпимой для наших дней патетикой, верно, каким-нибудь очкариком со сценарного отделения.

– «… Когда б мы знали, что кошмары снов лишь зеркало безвольного мечтанья, которому мы предаемся наяву столь безрассудно, мы б собственную жизнь не разменяли на тысячи грошовых представлений. Когда б мы в умиленье на своих руках не замыкали, нам словно в дар преподносимые оковы, вовек бы не узнали разочарований. Тогда б мы от страстей порочных не стали выжигать больную душу дурными снами и кошмаром ночи. Но ч-ч-ч…! Облако, локон, клок волос, время, сшитое из лоскутов, появилось, надсекая, подобно лучу. Минута, век иль вечность?…»

Ивану Антоновичу снился сон, будто лежал он бездыханно на каменном столе. Какой-то смуглый человек пометил левый бок ему чернилом. Другой надрезал кремневым ножом и устремился прочь. Вослед ему летели камни. Каждый из стоявших вокруг людей стал погружать свои руки в образовавшуюся рану и доставать из нее окровавленную плоть.

Быть может от дурацких причитаний актрисы за стеной сон Ивана Антоновича стал перенимать этот кошмарный псевдошекспировский ритм.

И видели закрытые глаза, как сердце омывают пальмовым вином. Затем его берут и разрезают, на сотни лоскутов, которые сшивают в один ковер.

Иван Антонович узнал тарихевтов, тех, что изготовляли мумий из умерших. «Так я умер? Откуда ж этот страх? Полно! Все глупый сон! Египет, Нил и пирамиды. Какая нескончаемая радость, что это просто глупый сон!»

Вот и ковер дошит, и тарихевты его берут за каждый из углов. Внезапно! Начинают! Трепать! Его! Бешено! Бешено! Словно! В нем! Завелись! Черви! Словно! Их! Хотят! Выбить! Как пыль!

Взрыв расколол огромный дом. Все зарево огня и крик соседей, и пробужденье тех, кто чудом уцелел.

– Госпиталь. Капитель. Капут. Гитлер капут! В белом капоре… Гитлер с отвисшею челюстью… пускает изо рта в небо радужные пузыри… на забаву розовощекой немецкой детворе.