Брюс Стерлинг - Zeitgeist

Озбей стоял в окружении вооруженной охраны, в задумчивости сложив на груди руки.

— Старинная песня, — молвил он.

— Черт! — выдавил Стариц.

— У нее настоящий талант, — продолжил Озбей с торжествующей улыбкой. — Разве не блестящая идея — отыскать по-настоящему талантливую турчанку? Теперь я ее отыскал — и что же мне с ней делать? Понимаешь, она — глас народа.

Старлиц заставил себя согласно кивнуть.

— Турки — великий народ. Надеюсь, теперь ты это видишь. Душа народа — вот что я в ней раскопал.

— Разумеется, — прохрипел Старлиц и закашлялся от лицемерия. — Я все понимаю. Как не понять!

— Я рад, что ты со мной согласен. А ты со мной согласен, как может быть иначе! Ты понимающий человек. Гонка Уц — истинная турецкая звезда. Она — новая. Сафие Айла. Или вторая Хамиет Юкисес.

— Да, ты столкнулся с нешуточной проблемой. Лицо Озбея затуманилось.

— Напрасно я взял ее себе в любовницы. Я совершил ошибку. Теперь это и мое дело.

— Да, ты здорово влип.

— Да. — Влажный взор Озбея выражал откровенность и доверчивость. — Предзнаменования самые дурные. Великое искусство, великая судьба, великая трагедия. Турки — трагический народ. Великую певицу ждет несчастье. Деньги, бизнес мало значат в жизни. Существует честь. Существует гордость. Кто я такой, чтобы перечеркнуть судьбу народной артистки? Ты только прислушайся к ее пению!

Напоследок Гонка разразилась высокой трелью. Аудитория была покорена: ее энтузиазм не знал пределов. Казалось, теперь вся жизнь слушателей пойдет совсем по-другому. Юные поклонники «рейва» недоверчиво таращились на сцену, бессильно уронив руки: происшедшее было выше их понимания. Финские бойцы миротворческих сил ООН даже отвернулись от бара: удивление помешало им пить. Турецкие политики средних лет не стеснялись слез.

Гонка с мечтательной улыбкой уплыла со сцены. Она оставляла слушателей голодными: им хотелось еще. Гонка могла бы петь ночи напролет, месяцы, годы. Ее голос запечатлелся бы на пыльном виниле, и многие годы после ее кончины люди при звуках ее голоса удивленно приподнимались бы с кресел, судорожно цепляясь за подлокотники… Но теперь Гонка, к счастью, шагала в сторону гримерной.

— Мехметкик, — молвил Старлиц, — разработкой этих алмазных копей кто-то непременно должен заняться. Но это не обязательно должен быть ты.

— Конечно, я знаю, — с достоинством ответствовал Озбей. — У меня есть выбор. Но если любовь и преданность обрекают меня на служение моему народу, значит, я обречен. — На это Старлицу нечего было сказать. — Великий человек, — продолжал Озбей, — избранник судьбы, владыка… Он обязан быть львом. Ему непозволительно оборачиваться свиньей. Ты не согласен? Это же правда, та самая глубинная реальность.

Озбей ненадолго отвлекся, чтобы выслушать сообщение громадного Али, которое тот прошептал ему на ухо.

Озбей кивнул и отдал сдержанные распоряжения. Али побежал исполнять приказание, а Озбей вернулся к полюбившейся теме.

— А теперь, Старлиц, я жду от тебя ценного совета. Признайся, что в этой жизни по-настоящему важно, скажи, что есть реальность. Должно же в твоей жизни существовать что-то, кроме наличности! То, за что ты готов отдать жизнь, умереть. Что это?

— Сам не знаю, дружище. Я тебя, конечно, понимаю, но мне не так-то просто умереть. — Старлиц пожал плечами. — Да и зачем умирать ради поп-певцов? Брось, все это детство.

— А как насчет твоей родины? Она для тебя что-нибудь значит?

— Люди во всем мире люди.

— Не все могут быть преданными патриотами, — уступил Озбей и подозвал официанта, чтобы взять мартини с лимонной долькой. Некоторое время он цедил напиток, глядя в пространство, потом удовлетворенно вздохнул и принялся откровенничать.

— Сначала, — начал он исповедоваться, — я подумал, что ты из ЦРУ. Кто еще стал бы гонять труппу по таким никчемным странам? Но потом я увидел здесь, в казино, твоего старого русского бандита. Старый больной человек без волос… Мои ребята не любят русских, Легги. Коммунисты нас раздражают.

— Принцип «Большой Семерки» — многонациональность. У нас работают люди со всего земного шара. Это новый подход к бизнесу. Так что лучше перестань придираться. Либо ты принадлежишь к катку, либо к дороге, которую он утюжит.

— Зачем ты прибегаешь к штампам? Ты несерьезно со мной разговариваешь. Человек твоих способностей способен повлиять на судьбу этого несчастного мира.

— Такое занятие не для меня. Этот проект начался с пари, заключенного в баре на Гуаме, продолжился бронзовой табличкой на здании в Панаме… Хотя важно не это. Признаюсь, все это мошенничество. Но, честно говоря, мне нравится моя работа. Я ею наслаждаюсь. Мы делаем туфли на платформе в Шэньчжене. Поставляем обтягивающие футболки с блестками в Туркменистан по Нахичеванскому коридору. Мне нравится устанавливать эти связи. Нравится управлять всей сетью. Меня это устраивает. Большего я не прошу.