Брюс Стерлинг - Священный огонь

Мартин умирал. Судя по всему, его нервная система полностью истощилась, спинной мозг был частично парализован, тяжело поражены печень и почки. В итоге все болезни с их сложным и запутанным течением привели к полному нарушению обмена веществ, то есть к состоянию, которое в его медицинском заключении сдержанно именовалось «беспомощностью».

Конечно, Миа внимательно изучила его диагнозы, но анамнез был всего лишь следствием этой терминологии. А вот смерть, напротив, отнюдь не являлась просто словом. Смерть была реальностью, поглощающей людей и оставляющей клеймо на каждом мгновении их существования.

Миа с первого взгляда могла сказать, что Мартин умирает. Он умирал, но завел с ней разговор о своей собаке, не желая грубо и прямо сообщать о собственной смерти, потому что больше всего сожалел о разлуке с любимым Платоном. Требования, обязательства, долг заставляют вас продолжать жить. Но выживание — это волевой акт, поступок, необходимый людям, зависящим от других, в надежде, что ты будешь жить. Например, собака. В каком году это произошло? В 2095? Мартину было девяносто шесть лет, и его лучшим другом остался только пес.

Когда-то Мартин Уоршоу любил ее. Вот почему он захотел этой встречи. Вот почему он обратился к ней с внезапной, идущей из глубины души просьбой после пятидесяти лет молчания.

В его непростом поступке были смешаны долг, гнев, печаль и любезность, но Миа поняла смысл ситуации. В те дни она поняла и многое другое, пожалуй, слишком хорошо и ясно.

— Ты принимаешь таблетки для поддержания памяти, Миа?

— Да, у меня есть эти наркотики для памяти. Довольно слабые. Я пользуюсь ими, только когда мне это нужно.

— Они помогают. Мне они помогали. Но, конечно, они вредны, если ты глотаешь их пачками. — Он улыбнулся. — Я теперь принимаю большие дозы. В пороке масса удовольствия, когда тебе уже нечего терять. Ты не хочешь немного? — Он предложил ей новенькую упаковку капсул. Запечатанную, с этикеткой и голограммой.

Миа распаковала одну, открыла, проверила название, дозировку и провела по шее острием капсулы. Чтобы доставить ему удовольствие.

— Ты думаешь, что после всех этих лет они наконец изобрели лекарство, способное открыть душу, словно сейф. — Он дотянулся до столика у кровати и взял оттуда фотографию в рамке. — Все на своем месте, все организованно, проиндексировано и осмысленно. Но от человеческого мозга нельзя требовать слишком многого. Воспоминания спрессовываются или расплываются. Они становятся трухой, жухлой листвой, выцветают. Подробности исчезают. Как в куче компоста.

Он протянул ей фотографию: молодая женщина в пальто с высоко поднятым воротником, ярко накрашенный рот, подведенные глаза и растрепанные ветром черные волосы, щурится от яркого солнечного света. В ее улыбке есть что-то высокомерное.

Этой молодой женщиной, разумеется, была она.

Мартин посмотрел на фотографию, окутанную воспоминаниями, точно одеялом, а затем перевел взор на Миа:

— Помнишь ли о нас и наших встречах? Ведь это было так давно.

— Я могу вспомнить, — сказала она, и это было почти правдой, — а иначе я бы не пришла.

— Я прожил достойную жизнь. Тридцатые, сороковые… Для большинства людей в мире это были ужасные годы, а для меня они оказались очень удачными. Я много и напряженно работал и знал, на что могу рассчитывать. Я добился всего, чего хотел, сделал карьеру, приобрел положение в обществе, короче, был уверен в себе. И мог этим гордиться. Наверное, я не был счастлив, но был занят делом и считал свое дело главным в жизни. Да, я много работал, и это меня радовало.

Он долго и задумчиво смотрел на фотографию.

— Но те семь месяцев, в двадцать втором году, когда я делал этот твой снимок… Что ж, допустим, последние два месяца были ужасны, но пять месяцев, те первые пять месяцев, когда мы жили вместе… когда я любил тебя, а ты любила меня, когда мы были молоды и жизнь открывалась перед нами во всей своей свежести и полноте, — тогда я от счастья находился на седьмом небе. Признаюсь, это были лучшие дни моей жизни. Я лишь сейчас это понял.

Миа решила, что ей не следует ему отвечать.

— Я был женат четыре раза. Браки не хуже, чем у большинства людей, но для меня они не много значили. Наверное, я не вкладывал в них душу, и мое сердце не билось от счастья. Брак хорош, лишь когда тебя неодолимо влечет к этой женщине.

Он отложил фотографию в сторону, но не стал ее переворачивать.

— Мне очень жаль, если я тебя обманул, — произнес он, — но теперь, в конце жизни, мне захотелось оглянуться назад, связать начало и конец, а это огромная привилегия. Ты пришла ко мне и сидишь здесь, рядом. Миа, я могу сказать тебе прямо, без гордыни, злобы или эгоизма: больше мы ничего не приобретаем и не теряем. Ну, вот теперь мне стало легче на душе.